Лилли Промет - Девушки с неба

Кристина открыла свою тетрадь в клеенчатой обложке, там были записаны поучения, афоризмы, старые шлягеры и два собственных стихотворения. Тот самый набросок, который сегодня похвалила Ванда Ситска, и еще одно. Кристина перечитала второе стихотворение. И появилось желание написать что-то новое, грустное. Про ночь в Такмаке. Как в лунном сиянии спит деревня. Про непонятное беспокойство в душе. Или об осени…

В комнате было тепло и уютно, и Кристина написала:

И сразу же зачеркнула. Нет! Это должно быть как-то так:

Ох, нет! Нет! Кристина бросила на стол огрызок карандаша: она ничего не умеет, совершенно ничего. Лиили сказала: «Ой, Кристина, это ерунда». И ей стало жалко себя. Слезы, щекоча, катились по щекам и капали на руки. Кристина высморкалась в подол, и это немного успокоило ее. Она подумала о Муссаке, худом тонкошеем юноше из колледжа. Муссак носил очки, в школе его звали «Золотой клюв», он считался ходячей энциклопедией и писал мистические стихи, в которых отсутствовали рифмы, заглавные буквы и знаки препинания. Была ли Кристина влюблена в него? Нет! Муссак в Кристину? Тоже нет, совершенно нет. Вместе с девочками из своего класса Кристина ходила на собрания общества «Миланг» — интеллектуально-просветительного общества школьников. Там она и познакомилась с Альфредом Муссаком. Все называли его Альфредом Мюссе. В тот раз он выступил со своей поэмой о черной лошади, которая проглотила луну. Одни хвалили поэму и называли ее философским открытием, другие — гениальным экспериментом сюрреализма, а учеников художественной школы восхищали мистика красок — черная лошадь и цинково-белая луна.

Муссака выгнали из предпоследнего класса колледжа. Не за слабую успеваемость, не за шалости и не за неоплаченное обучение. Деньги у него были — мать держала столовую в центре города. В глазах правительства Муссак был оппозиционером, в ученической газете он издевался над необразованностью чиновников министерства просвещения, в своих эпиграммах между строк сожалел о судьбе несчастной Эстонии, культурой которой руководят пошехонцы. Министр просвещения потребовал извинений и вызвал Муссака к себе. Альфред, конечно, извинился, сообщил письменно, что заболел корью. На решение педагогического совета ему было наплевать. Он гулял перед гимназией с тростью в руке или сидел в кафе, писал свои вирши на узкой полоске обоев, свернутой в трубку.

Кристина никогда не могла понять чудака. Кто он и чего добивается? Диктатура Пятса была не по нем, в дни июньского переворота он ходил под красными знаменами, с красным платком в нагрудном кармане и без галстука.

Накануне войны он уже громко хвалил фашистов.

Однажды на вечере «Миланга» Альфред спросил Кристину:

— Вы, конечно, тоже пишете стихи?

Кристина хотела произвести впечатление.

— О, немножко… — соврала она. Но этого невинного, кокетливого «немножко» было достаточно, чтобы возбудить любопытство Муссака. И Кристине пришлось их написать. Она пыталась подражать поэтам «Миланга», но у нее ничего не выходило. Тогда она набрела на счастливую идею — выписать интересные фразы из романов и повестей. Так родилось первое стихотворение. Теперь Кристина помнила из него лишь две последние строчки:

Муссак снял с носа очки, потер глаза и сказал три слова:

— Эффектно! Психологически обосновано.

Он стал уговаривать Кристину выступить с этим на следующем вечере, но она стеснялась. Стихотворение прочла другая девушка, худая, с усталым лицом и загробным голосом.

Стихотворение произвело впечатление. Тем из «милангцев», которые еще не знали Кристину, объяснили:

— Это та, которая написала «Индигово-синий ад».

Когда Тильде на рассвете вернулась с работы, Кристина спала, уронив голову на стол, лицо ее было в пепле, стекло лампы черное от копоти, а общий керосин выгорел весь до капли.

— О боже, боже!..

В степи дули ледяные ветры, снегу было мало, и на полях стояли шеренги гниющих снопов. Местами земля оставалась обнаженной, и резкий ветер изгибал высокие облетевшие стебли полыни.

Целыми днями вдоль изъезженного до желтизны большака бродили овцы и подбирали падающий с сеном из саней клевер. Йемель не раз встречал и свиней, они бродили вокруг грязные и тощие в поисках пищи. По мнению Йемеля, мясо местных свиней имело особый привкус. Да, это был не эстонский бекон!