Лилли Промет - Девушки с неба

Свекровь рано овдовела и посвятила свою жизнь сыну. И вдруг их стало трое. Тяжело переживала это Клавдия Ивановна. Дом стал вдруг шумным, появилось много новых, незнакомых людей. Спорили, смеялись. А Клавдия Ивановна сидела вечерами в кухне у окна обиженная и грустная и чувствовала себя лишней в собственном доме.

Татьяна постоянно приходила звать ее в комнату, но Клавдия Ивановна капризно отвечала: «Мне и здесь хорошо».

Ей не нравилось, что сын буквально носит на руках эту высокую женщину, что они как ослепленные бродят по улицам, что за едой они смотрят друг на друга и иногда в шутку едят из одной тарелки.

Клавдия Ивановна пыталась напомнить сыну о себе. Вечером она клала ему под подушку яблочко или конфету и, когда они втроем сидели за столом, подвигала блюдо к сыну:

— Ешь, Володенька. Я пекла этот пирог для тебя.

Володя сердился на мать, но Таня сдерживала его.

— Не стоит. Она так любит тебя. Как ты этого не понимаешь?

А когда Татьяна тяжело заболела, Клавдия Ивановна суетилась вокруг, плакала и жаловалась, дежурила ночами у ее постели.

Таня поправилась. И все пошло по-старому. Когда она пыталась обнять свекровь, та отворачивалась.

— Давай переедем, — предложил Володя. — Вам с матерью вдвоем тесно.

— Ты с ума сошел! Мама этого не переживет, — испугалась Татьяна.

Потом пришла война.

Клавдия Ивановна сильно сдала. Превратилась вдруг в маленькую, безвольную, старую женщину. Сидела у окна, положив руки на колени, и ждала писем от сына. Таня заставляла ее есть, и Клавдия Ивановна подчинялась с безразличием. Она не жаловалась на боли и болезни, но сохла на глазах. Татьяна поглядывала на нее с затаенным страхом. Невестка была бы счастлива снова видеть свекровь своенравной и ворчливой. Только бы не такой, как теперь. На бомбежки Клавдия Ивановна не реагировала и продолжала сидеть в кухне у окна, как обычно.

Завод, на котором работала Таня, эвакуировался. Но Клавдия Ивановна отказалась покинуть Москву.

— А ты езжай, если хочешь, — сказала она.

Татьяна осталась.

Клавдия Ивановна умерла неожиданно.

Однажды после обеда Таня убирала посуду. Клавдия Ивановна позвала ее.

— Писем не было? — спросила она.

— Еще будут, — успокоила Таня.

— Не будет, — сказала старушка. — Больше не будет писем. Я чувствую. Ведь я мать.

Она посмотрела добрыми глазами на Татьяну и успела еще сказать:

— Жалко, что детей у вас нет, Танюша…

Больше всего нравилось Лиили бывать у Татьяны дома. Она всегда садилась у окна. Отсюда было видно закатное солнце, розовый месяц, странное переменчивое небо. А Татьяна обхватывала руками колени и читала стихи.

Лиили думала, что хорошая русская литература была только в далеком прошлом, во времена Пушкина и Толстого. Что добавлено к этому за последние двадцать лет? Тенденциозная литература не есть и не может быть настоящей литературой, думала она.

— Где ваши современные великие писатели?

— А Маяковский? — спросила Татьяна.

— Это не поэт. Он — трибун и акробат. У него нет ничего прекрасного, ничего для души… — сказала Лиили брезгливо.

И еще по многим разным вопросам их мнения расходились. Татьяна не обижалась, не становилась резкой. Она просто объявляла:

— А я люблю это!

Иногда такие беседы охлаждали восхищение Лиили. Ей казалось, что Татьяна фанатичка и далека от объективной правды. Она решила реже ходить к ней и пыталась внушить себе, что ходит туда только от скуки — должен же человек где-то развлекаться. Разве свекор сидел бы каждый вечер с Популусом, если бы у него было общество получше? Едва ли.

Вечером Лиили извинялась перед домашними:

— Ходила граммофон слушать.

Они действительно и граммофон слушали. Особенно нравилась Лиили пластинка, которую она ставила много раз:

Татьяна морщилась.

— Почему? — удивлялась Лиили. — Это ведь так красиво.

Татьяна морщилась.

Скорбь делала Лиили мрачной. Целыми днями она вспоминала живую Трину, когда она играла в песке и смеялась. Трину, пьющую потрескавшимися губами из чашки, ее грустные терпеливые глазенки. Лиили мучилась этими воспоминаниями, плакала и спрашивала себя: «Зачем я живу?»

— Как ты можешь быть такой спокойной, работать, словно у тебя нет никакого горя? Ведь ты ничего не знаешь о своем муже с самого начала войны.