Людмила Репина - Был смирный день

К бабке подходят подруги невесты, заигрывают:

— Что ты, баб, внучке подаришь?

— Все пусть забирает, ничего не жалко. Вот мне чего одеть, не знаю. Я вот думаю, девки, не одеть ли мне узкую юбку. По габариту мы с ее хозяйкой подходящи. Она у нас не худоба какая. Нагуленная.

— Ну ладно, баб, мы тебе поможем, когда будешь одеваться.

На месте девки устоять не смогли. Чтоб не спугнуть затею бабки Проси, бросились за угол дома и там запрыскали по-тихому в кулаки.

Понабрав в сельмаге всякой мелочи и принарядившись кто как сумел, гости сходились к свадебному столу.

В сокращенном виде провели выкуп места жениху за столом. Все, как полагается, уселись. Даже бабка Проська не успела благословить молодых иконой. Она с большим нетерпением натаскивала на себя заранее приготовленную юбку. Только перед вторым обносом вышла к гостям поздравить молодых. Передвигаясь, как танцующая матрешка, показалась она из-за печки. Кое-кто уже успел пригубить рюмку да так и застыл, кто-то поперхнулся и неудержимо закашлялся, остальные обсмеялись до смерти. Бабка Прося улыбалась — рада сюрпризу, гости смеются — знать, веселая будет свадьба.

Только невеста стояла как сдобная, но не подрумяненная булка, и то одно мгновение, а в следующее — вынырнула из-под столов, что было даже удивительно при ее комплекции. С ходу уволокла бабку, как тяжелое бревно, за перегородку.

— Ты что, рехнулась, баб, у тебя ума, что у малого ребенка. Срам какой!

Лицо ее вспыхнуло. Она со злостью деранула юбку по шву.

Бабка Прося не на шутку обиделась и выговорила любезной внучке:

— А ты боялась, что я за столы выйду.

Она залезла на печь, облокотилась на укладку, недовольная, поглядывала на столы и без конца что-то неслышно бурчала.

На выходку бабки Проси гости смеялись весь вечер. Пили, ели, высказывали пожелания молодым. Про себя шептались, мол, берет девку под пьяну руку, увезет, а там и бросит. Другие утверждали, что парень он примерный, и она девка не чужая, на глазах росла. А что впопыхах засватали, так на то есть судьба. Как говорится: счастливому хорошо и за грибами ходить, а несчастливый и грибов не наберет.

Глядельщики вызывали гостей плясать на улицу под окошко.

Жених изъявил желание пойти поспать в прохладную горницу.

Под окном затеялись танцы, вскоре они перекинулись на конец деревни, где для веселья был утоптан большой «пятачок».

Село вечеряло. В домах зажгли электричество. Но свет был настолько тускл, что казалось, месяц освещает бледно-желтые занавески на окнах. Иное окно и вообще пропадало за сугробом, и ряд огней напоминал сильно выпавшую расческу. Сегодня не мело. Было тихо. Месяц и снег делали улицу светлой, так что из конца в конец были видны фигуры. Люди перекликались меж собой, но не слышно было ни девичьего смеха, ни пиликанья гармошки. То ли праздники не подошли, то ли молодежь поразъехалась из этого позаброшенного села, только было как-то печально и незначительно. Изредка доносился звук отворяющихся в сени дверей, стук щеколд, недовольное тявканье собаки, уловившей подозрительный шум, перебранка пары ведер, как будто спросонку они натыкались друг на друга и бранили хозяина, который, несмотря на поздний час, понес их на колодец за водой.

Но вдалеке вдруг послышался смех, из-за последних огородов показались пять-шесть подростков с сумками и папками. Школа была в двух километрах за перелеском, в соседнем селе.

— Татьянка, Дуняшка! Бегите скорее домой, к вам Катюша-почтальонка посылку понесла.

— Давно ли, тетя Луша?

— Только что.

Двойняшки опрометью помчались к дому. Маманя на печи, не слышит, не откроет Кате. Уйдет с посылкой.

И верно: девушка стояла у дома и монотонно, точно милостыню просила, взывала в темное окно:

— Макрина Ефимовна! Откройте Катюше! Посылочку принесла вам, получите.

Но никто не отзывался. Сумка и посылка стояли на снегу, а Катюша ежилась, прихлопывала и притопывала.

— Вот люди! Замерзнешь, не дождешься. Нести обратно не хочется, а то бы…

— Катюша, не ругайтесь! Сейчас откроем.

Дуняша открыла двери, и посылку внесли в дом.

— Мам, посылку принесли от тети Глаши. Слезай. Сейчас самовар поставим.

— Ну вот и ладно. Не забывает нас. А я совсем развалялась, ноги отказываются. Только и могу, что на печь залезть, — говорила Макрина мужским, словно дратву дерущим, голосом.

Похожа она была на гусыню и еле передвигалась своим грузным туловищем. Опухшими ногами ступала, точно сваи забивала. Лицо у нее было крупное, жирное, с большими серыми глазами без ресниц и толстым сизым носом. Голос звучал сердито и брюзжаще, но глаза смотрели по-доброму. Сейчас ей седьмой десяток, а на сорок восьмом году она родила двойняшек. Мужа нет уже лет десять.