Юрий Пиляр - Такой случай

Случается с немолодыми людьми, что им вдруг позарез становится необходимо понять что-то в своем прошлом, разобраться в причинах и следствиях поступков, совершенных бог знает как давно.

Василия Сергеевича, однополчанина, я разыскал через совет ветеранов нашей дивизии. Мы списались — и теперь вот, воспользовавшись его отпуском и поездкой на юг, в санаторий, встретились. Каюсь, мне долгие годы не давала покоя мысль, что в июне сорок второго я мог бы участвовать в поиске и захвате пленного и жизнь моя после этого, возможно, сложилась бы совсем иначе. Василий Сергеевич, по сведениям, которыми располагал совет, был единственным дожившим до наших дней участником этого дела, и я надеялся из разговора с ним уяснить себе, действительно ли я мог принести пользу, если бы проявил побольше настойчивости и меня включили в группу захвата. Да и просто хотелось поподробнее узнать о действиях наших разведчиков и заодно, может быть, выяснить, почему штарм тогда, в июне, сдержанно оценил их успех.

После первых рукопожатий, взаимных расспросов о самочувствии, нежданных и расплывчатых еще воспоминаний мы уселись за стол к окну и стали пить чай. От более крепких напитков Василий Сергеевич отказался. «За встречу», «с дорожки», «по нашему обычаю» и т. п. — все, что произносят в подобных случаях, было произнесено, но он не согласился. Белолицый, с женским румянцем во всю щеку, Василий Сергеевич выглядел значительно моложе своих пятидесяти пяти — верный признак воздержника, как выражались когда-то. С другой стороны, трудно было вообразить фронтовика, да еще разведчика, совершенным трезвенником, и у меня невольно складывалось впечатление, что Василий Сергеевич отчего-то будто лукавит со мной.

— Как со здоровьем? — спросил я, кажется, уже третий раз.

— Ничего со здоровьем. Пока нормально. — Он засмеялся. — А почему в Кисловодск, в санаторий еду, может, думаете, — так для профилактики, надо считать. Между прочим, на Кавказ я каждые два-три года езжу, очень интересуюсь лермонтовскими местами…

Он добродушно поглядывал на меня маленькими голубыми глазами, однако в его безмятежном взгляде угадывалось затаенное любопытство, словно и он ждал от меня ответа на какой-то свой вопрос. Я ненавязчиво приглядывался к нему и никак не мог решить: виделись мы прежде или не виделись? В нашей отдельной разведроте было более ста человек, и, хотя мне по делам службы не раз доводилось бывать у разведчиков, знать в лицо всех я, конечно, не мог.

— Все-таки проезд туда и обратно, наверно, затруднителен. Особенно если на самолете, — сказал я.

Василий Сергеевич опять коротенько рассмеялся. Теперь я заметил белые прорези морщинок возле его сухого жестковатого рта.

— Для нас это ничего, не проблема. Много ли нам с женой вдвоем надо? Мою зарплату расходуем, ее, учительскую, на книжку кладем. Дети у нас взрослые. Так что, откровенно сказать, не нуждаемся в деньгах.

— А какой предмет преподает жена?

— Географию и биологию.

— Топографическую карту читаете?..

Я принес и расстелил перед ним на столе схему оборонительного рубежа нашей Уральской дивизии по состоянию на май — июнь 1942 года. Василий Сергеевич неторопливо надел свои бухгалтерские очки в массивной целлулоидной оправе, потом быстро сменил их на другие, с позолоченными дужками, зорко оглядел схему, выполненную мной на миллиметровке, и неожиданно дрогнувшим голосом произнес:

— Андреево. Река Днепр. Тупик…

Мы помолчали. И мне и ему — я почувствовал, что и ему, — сделалось как будто немного не по себе.

Василий Сергеевич рассказал то, что, в общем, было известно и о чем он уже писал мне. Новое в его рассказе касалось частностей. Например, по его словам, командир группы, сержант, был вооружен не только автоматом, гранатами и финкой, как остальные разведчики, но и трофейным парабеллумом. Кстати, сержанта отметили после, когда их награждали: четверым вручили медаль «За отвагу», а его удостоили медали «За боевые заслуги» — этого я не знал. То, что все пятеро были обуты в лапти и что Василий Сергеевич, находя, должно быть, пикантной подробностью, способной произвести впечатление, усиленно подчеркивал, я хорошо помнил и без него.

Рассказ свой он сопровождал частыми оговорками: «Сейчас уж не убереглось в памяти»; «Вам со стороны, возможно, было виднее»; «Здесь за точность полностью поручиться не могу, все же таки минуло столько времени». Фамилии товарищей ему тоже не удалось вспомнить, и это, пожалуй, было самым досадным. Тут, впрочем, Василия Сергеевича нельзя было заподозрить в неискренности. В разведроту он попал лишь в конце марта, а в середине июня, спустя дней десять после ночного поиска, был ранен, эвакуирован в тыловой госпиталь и больше не вернулся в нашу дивизию. Кроме того, поисковая группа состояла из добровольцев, набранных в разных взводах; вместе они жили с педелю, все были молоды и называли друг друга по имени. Так, по свидетельству Василия Сергеевича, сержанта — командира группы — звали Петро, он был родом не то с Черниговщины, не то с Полтавщины. Напарник Василия Сергеевича, москвич, по имени Витя, хорошо пел; спокойный, культурный парень, — кажется, из студентов. Двое были коренные уральцы, челябинцы, Николай и Гриша, — здоровые ребята, вчерашние рабочие. Это почти все, что мог сообщить о них Василии Сергеевич.