Георгий Семёнов - Утренние слезы

— Тот должен быть целым…

В мокрой тишине ночи раздался вдруг треск тракторного мотора, да так близко, будто его только что завели неподалеку, и за соседним домом, вырисовывая его в темноте, забрезжил дрожащий и прыгающий свет фар, золотистым туманом пронизавший темноту и встряхнувший полнеба голубоватым электрическим сиянием. Видимо, трактор выскочил из лесу на открытое пространство и, невидимый за лесом, обнаружился сразу, круто полез в горку, к деревне, и, надрываясь мотором, скоренько выкатился к дому, уставившись фарами в темную стену.

В лучах света что-то дымилось, испарялось, мотор разгоряченно тарахтел, темная фигура человека загородила вдруг лучи, и тень шарахнулась в небо, потом упала, и огни фар с новой яростью засияли, дымясь и испаряясь.

Охотники помигали фонариками, и, когда подошли к дому, егерь уже входил в отодвинутую дверь. Шагнули и они следом.

— Иех-ты, ма! — воскликнул егерь. — Кто ж это тут! Видал, что натворили, — говорил он, сутулясь в темном проеме двери, ведущей из сеней в избу. — Паразиты!

В сенях в лучистом свете фонарика валялись какие-то серые фанерные ящики, битые серые горшки, что-то непонятное и никому не нужное, брошенное, покрытое как будто лучистой серой пылью, хотя и не было тут пыли. Тени метались по углам и по низкому потолку; плесенный, зимний холод угнетал душу. В избе в левом углу горбилась глинобитная печь; справа, возле окон, щелястый, покатый и тоже серый, точно под слоем пыли, пол, на котором тоже было разбросано что-то: ржавые ведра, фанерные ящики, рваный, плетенный из лыка короб, подметка с остатками заплесневевшей кожи, разбитая бутылка, серый резиновый сапог и что-то еще, что-то еще… Весь этот серый хлам, который когда-то зачем-то был нужен кому-то, жившему в этом доме, теперь мешался под ногами, отбрасывая тени, создавая впечатление хаоса.

В дом вошел Василий, стукнувшись стволами ружья о дверную перекладину.

— Видал! — сказал ему егерь, окидывая взглядом голые стены и разор на полу. — Кто-то зимой… Туристы, что ль?!

Василий поднял с пола чугунный горшок с отколотым краем и бережно положил обратно на пол, будто вернул на место.

— Непонятно, — сказал он, озираясь. — Кому это нужно? Дверь-то заперта?

— Нет! Замок сбит.

— Непонятно, — опять сказал Василий. — Зачем? Одно можно сказать: взбесился народец. Тут старушка жила, — сказал он, обращаясь к охотникам. — А прошлой осенью умерла. Поехала в магазин и умерла. Старенькая. А домишко ее с осени хороший был. Его, как она умерла, вроде бы опечатали, а потом видят — нечего тут опечатывать, видно, кто-то искал… Денег, может, надеялся найти или золота, что ль! Чего делать-то будем, мужики? Ночевать или домой поедем? Надо решать! — с сердитой какой-то плаксивостью в голосе крикнул он.

— Просидели мы, — сказал егерь. — Ни один не подлетел. Заря тихая, услышали бы… Нет! Тока завтра не будет! Вот и решайте сами. Ночевать, так мы сейчас печь растопим, как-нибудь переночуем, а нет — садимся и домой.

— Что это за весна такая нынче холодная! — сказал Василий, поднимая с полу деревянную рогульку и разглядывая ее.

— Что это? — спросил охотник в берете, освещая рогульку фонарем.

— Это-то?! Как что! Палец на косу.

Что-то промелькнуло вдруг в сознании охотника, глаза его вцепились в рукодельную вещицу, память словно бы что-то воскресила, он потянулся рукой к рогульке, взял ее, пружинящую, и сразу представил себе, как этот палец обхватывает косовище и, затянутый сыромятинкой, крепится под руку.

— А можно взять на память? — попросил охотник.

— Возьми… На что тебе? — спросил Василий и махнул рукой. — Чего решать будем? Ну?

И все решили, что надо ехать домой: раз уж с вечера глухари не прилетели, значит, не будет утром тока.

Охотник бережно спрятал в рюкзак деревянный палец, чувствуя себя человеком, покидающим навеки родимый край и берущим в дорогу горсть земли. Он оглядел напоследок обреченный и разоренный дом и, стуча резиновыми каблуками, молча вышел на освещенное фарами крыльцо. Палисадничек с кустами желтой акации, прогнивший порожек покосившегося крыльца…

Но чувство отчаяния, охватившее вдруг молодого человека, быстро прошло, и когда он трясся опять в тележке, видя, как рычащий трактор опять встает на дыбки, кидая свет фар в небо, душа его была спокойна, и ему не терпелось скорее добраться до теплого дома, поужинать, выпить чего-нибудь, согреться, а потом улечься на мягкое и теплое и уснуть. «Вальдшнеп, палец на косу… Ну и хватит, — думал он, — ну и хватит… Довольно с меня».