Авенир Крашенинников - Особые обстоятельства. Рассказы и повести

— Ой, это электричка на той стороне пробежала, вон как отдается, а это летучая мышь, она ультразвуком пищит. А кузнечики поют задними ногами, трутся ими о брюхо и поют!

Но все-таки в первую ночь так ни о чем толком и не разговаривали. В том году лето было дождливое, от прорастающих сорняков шевелилась земля, и Володька, покачивая головою в глухо надвинутой кепке, сказал, что вот все время было бы ведрено, как сегодня, а то бабы на прополке измаялись. Жил он хозяйскими заботами села, он давно уже, в Нюркином возрасте, решил выучиться на тракториста, но ничуть не противопоставлял это Петькиной заоблачной мечте. А Петька, едва заслыша по всему небу, от края и до края, разлившийся громовой реактивный гул, весь светлел, мысленно следя за ним, и повторял, что будет летчиком. Иришка верила обоим, немножко даже завидовала им: у нее-то самой ничего определенного не было, она и не задумывалась, что не так уж долго до того года, когда надо будет совсем по-взрослому решать, какая у нее главная дорожка.

Нюрка, будто улитка в раковину, втягивалась в старую телогрейку, лишь носишко выставлялся между пуговицами. Володька, обхватив колени, подремывал, Петька, устроившись на еловой подстилке и облокотившись, глядел в костер. Иришка, зная, что он все равно спать не будет, хотя за день тоже намаялся, и сама дремала. Дрема накатывала волнами вместе с костерным теплом, становилось уютно, будто дома в постели, тело расслаблялось.

А во вторую ночь, которая выдалась, к счастью, тоже без мороси, Нюрка вдруг вскочила и, размахивая длинными рукавами телогрейки, принялась отгонять от костра ночных бабочек, летящих, ползущих в погибель.

— Вот ведь дурехи, вот ведь дурехи! — вскрикивала Нюрка, отчаянно отмахиваясь. — Ни черта не понимают! — Она сплюнула с досады и обернулась к Иришке. — Я по телевизору видела: псы-рыцари, рогастые такие, как быки, с песней младенцев в костер кидают. Ужасть!

— Фашисты они всегда фашисты, — определил Володька.

— Я читал, что вон в ее года, — кивнул на Нюрку Петька, — их приучали. Кроликов они откармливали, гладили, на руках носили. А потом живьем сами же разрывали: сапогом на одну лапу, а за другую — раз! — и на части. — Он даже изобразил, как они это делали. — Так что и человека им потом исказнить — пара пустяков!

— В мои года, — обиделась Нюрка, не слушая остального, — у меня кролик живет, с ладошки ест… — Она уставилась расширенными блестящими зрачками в костер, лоб в складочку собрала: — Тетка Евдокия с ними воевала, у нее ордена-а…

— Не одна она воевала, — назидательно сказал Володька и сощелкнул в огонь жучка, оказавшегося на его рукаве.

«Зачем в огонь-то, зачем в огонь?» — подумала Иришка.

Вспомнила: идут они с отцом, два рельса поблескивают синевато под низким солнцем, прогретые до того, что воздух над ними вьется нитяными струйками, шпалы горьковато пахнут смолой, и на них сидят бронзовыми блеснами ленивые беззащитные жуки. А вокруг на тоненьких черенках чутко слушают ветер листки осинок, неподвижно замерли дремучие, с робкой прозеленью мутовок нечесаные ели. Тропинка, ныряющая под их колкие разлапины, кажется нарисованной, потому что дальше мнится такая непролазь, такой бурелом, где человеческая нога и ступить не смеет. Однако там и солнечные раздробленные лучи, и остроконечные рыжие колпаки муравейников, подвижные, длинной суетливою дорожкой связанные со всем лесом, и какие-то норки, и бороздки, пропаханные поперек тропинки. И острые, бесконечно сладкие запахи грибов, муравьиной кислоты, еловой живицы, перепревших иголок, папоротников — запахи леса. Отец заставляет перешагивать через муравьиную дорогу, отпускать в траву жучка, по нелепости вцепившегося в рукав, так же вот, как в Володькин, бабочку, которая почему-то упорно садится на плечо, показывая белую изнанку крыльев.

Бурундука, полосато промелькнувшего в завалах, в остроконечных зарослях иван-чая, мураша, свирепо закусившего жвалами парусину штормовки, жука на шпалах, бабочку на плече, хитрюгу-притворяшку, что покорно сложил свои лапки и прикинулся покойником, — всех отец своим добрым голосом называл «лесными народами».

А потом начал объяснять:

— Без них, Иришка, задохнулся бы город наш, избы упали бы в деревне: раскисли бы от гиблой плесени, жизнь бы кончилась…

Только всякие вредные гусеницы, нудные комарихи, пауты и прочая вредоносная тварь никакого уважения не заслуживала: отец не терпел их, живущих за чужой счет. Да вот как определишь, кто вредоносен, а кто и нет?..