Владимир Попов - И это называется будни

— Это уж пусть у него голова болит, — отмахнулся Серафим Гаврилович и тут же недвусмысленно кольнул: — Кадры надо готовить заранее, Андрей Леонидович, а готовые не разгонять. Вон в Тагинске два раза конвертор ни за здорово живешь перевертывали, а никого не выгнали. Ну наказали как-то. В нормальном состоянии случается, что зевнешь…

Хитер Серафим Гаврилович. Скажи он, что не хочет занять место Сенина из чувства протеста против его увольнения, Гребенщиков тотчас прицепился бы к нему. А так — взятки гладки. Пусть попробует заставить. Случится какая неприятность — сам отвечать будет.

— Так вот, Серафим Гаврилович. Либо вы становитесь за пульт, либо… — Гребенщиков вынужден был оборвать фразу. Слов на ветер он бросать не любил, угрозы привык осуществлять, а как поступить с этим рабочим, — не знал.

Серафим Гаврилович так и не дождался, что последует за грозным «либо», заговорил сам:

— Послушайте, Андрей Леонидович. Мы с вами люди примерно одного возраста и можем разговаривать чистосердечно. Уймитесь вы, бога ради. Время гребенщиковщины прошло… Нету для нее почвы, нету. Ну, как на ухоженном поле для бурьяна. Я перевидал руководителей на своем веку достаточно. Всяких. И таких, как вы, видел…

Он не объяснил, каких, а Гребенщиков не стал спрашивать, чтобы не услышать нелестный отзыв.

— И знаете, чем такие кончали? — солидно продолжал Серафим Гаврилович. — В общем плохо кончали. Русский человек терпелив. Но он терпит-терпит, а потом ка-ак сорвется, как даст задки — и удержу ему нет. Все на заводе понимают, за что вы Сенина угробили. На мозоль вам наступил. И когда против привилегий для одной печи восставал, и когда на партком вас за слабую механизацию вытянул. А тут подвернулся случай спровадить его. С другим вы б иначе обошлись, а если б и погорячились, то потом уступили бы. А вы закусили удила и…

— Я не лошадь! — изо всех сил рявкнул Гребенщиков, вконец выведенный из себя снисходительно-поучительным тоном сталевара.

— А я не глухарь. У меня слух хороший, кричать не нужно, — продолжал с той же наставительной интонацией Серафим Гаврилович. — Вот вы туговаты на ухо, а вернее, слух у вас избирательный. Шептунов вы хорошо слышите. А дельные советы через ваш фильтр не проходят. Мимо пролетают. Мимо…

— Вы что, пришли сюда мораль читать? — спросил Гребенщиков, не повысив на сей раз голоса.

— А я на разговор не напрашивался. Сами пригласили, на машине привезли.

Серафим Гаврилович поднялся, надел кепку и вальяжно зашагал к двери, понимая, что больше говорить не о чем и незачем. Что было нужно, он сказал.

Поймав Гребенщикова на слове, Рудаев взял отпуск, причем не на неделю, как просил вначале, а на десять дней, и был этим несказанно доволен. Установки непрерывной разливки, которые предстояло посмотреть, находятся далеко не рядом: одна — в Липецке, другая — в Свердловске, три лишних дня позволят ему детальнее ознакомиться с ними.

Своеобразный город Липецк. Старая его часть обосновалась на холмах, поднявшихся над рекой, новая перебралась за реку и там легла широкой полосой вдоль берега. С новой части открывается Русь былая, дедовская, с неизменной церковью на самой высокой точке, с традиционными деревянными домиками, прилепившимися на откосе, со старой — Русь нынешняя. За геометрически правильными кварталами многоэтажных зданий — строящийся металлургический гигант и прорезанная линиями высоковольтных передач неокидная взглядом даль лесов.

Рудаев любит открытые пейзажи, и пока он во власти этой панорамы, над которой как следует потрудились и природа, и человек, пока он любуется рекой, густо усеянной лодками рыболовов, широким мостом, запруженным автомашинами, могучим липовым парком времен Петра, только что облачившимся в свежий зеленый наряд, и далью, умиротворение и успокоенность владеют им. Что ж, выкурит его Гребенщиков — так тому и быть, без работы он не останется, ушла от него любимая женщина — что ж, насильно мил не будешь.

Только природа, как и наркоз, действует недолго. Очнулся Рудаев от ее очарования — и вновь забурлили острые чувства. И приглохшая было обида на Лагутину, и ненависть к Гребенщикову, и беспокойство за свою судьбу.

«Московское время — девять часов», — услышал донесшийся из репродуктора голос и пристыдил себя. Каждая минута на счету, а он тут рассозерцался. Пора на завод.

…Начальник установки непрерывной разливки стали при старом электросталеплавильном цехе Одинцов работает здесь давно. Он налаживал установку, рационализировал ее и реконструировал, прошел все муки переделок и улучшений, и ему хочется избавить других от трудностей пуска и освоения. Вот почему, прежде чем повести Рудаева в цех, он показывает ему чертежи, потом крупномасштабную модель в разрезе, на которой видно то, что не увидишь на действующей установке, делится своими соображениями — какие узлы надо изменить, чтобы добиться еще более производительной работы, и только после этого, набросив на Рудаева черную спецовку и белую каску, пускает его в свои владения.