Владимир Попов - И это называется будни

— Ты газеты читаешь?

— Конечно.

— И фотографии смотришь?

— Фотографии особенно.

— И все же вряд ли ты обратила внимание на то, как сейчас ставят мачты высоковольтных линий в труднодоступных местах.

— Это не моя специальность.

— Ну конечно. Ты больше заглядываешь в зарубежную смесь: китиха в морском аквариуме загрустила по своему мужу киту, слониха в энском зоопарке принесла потомство…

— Да не мучай, чертяка! — Наташа изнывала от предчувствия чего-то радостного.

Но Борис с разъяснениями не спешил. Остановив «Москвича» на старом месте, вышел из него, постоял, посмотрел вдаль и вокруг, подумал, кивнул головой:

— Получится! Все получится! Здорово получится, Ната!

Наташа уже ни о чем не спрашивала, только с мольбой взглянула на брата.

— Вертолет… — повторил Борис загадочно и воодушевленно. — Заготовить трубы заранее, потом остановить весь корпус часов… часов на двенадцать, не больше, и вертолетом подать новые трубы к старым. Подать вертикально, встык. — Для большей ясности приблизил палец к пальцу.

— С вертолета очень трудно опустить так точно…

— Мачты, сестренка, тоже опускаются не просто на землю, а на фундаментные болты. А тут можно облегчить эту операцию. Смонтировать на верху трубы что-то вроде приемной воронки… Такой… направляющий раструб. — Борис сблизил ладони и под углом расставил их.

— Боренька, лапочка! — закричала Наташа и, обняв брата, стала целовать его.

— Эх, молодежь, молодежь… — осуждающе пробормотал проходивший мимо мужчина.

…Когда в конце дня Рудаев зашел в юридический отдел завода в надежде получить консультацию насчет законности увольнения Сенина, за восстановление которого не переставал ратовать, он вдруг увидел на столе у юрисконсульта подготовленный договор на проектирование установки непрерывной разливки. Хотел было взять его в руки, чтобы ознакомиться с содержанием, но юрисконсульт воспрепятствовал этому, сказав, что имеет указание директора держать документ в строгой тайне. Сепаратные действия Гребенщикова возмутили Рудаева. Непрерывная разливка входила в компетенцию главного сталеплавильщика, выбор ее Гребенщиков должен был с ним согласовать, в крайнем случае — поставить в известность о своем решении.

Прямо от юриста Рудаев отправился к Гребенщикову. Он был уверен, что разговор этот мирно не кончится, а потому призвал на помощь всю свою выдержку.

— Андрей Леонидович, я немного удивлен, узнав, что готовится договор на проектирование непрерывной разливки, — начал он как можно вежливее. Хотел еще добавить «без моего ведома и согласия», но придержал слова на языке. — У нас установилась добрая традиция кардинальные вопросы решать на техническом совете при директоре завода. Если конструкцию фурмы рассматривали на техсовете, то выбор конструкции установки — сам бог велел.

— А для чего это нужно? — не без игривости спросил Гребенщиков. — Кто из членов комиссии в этом вопросе компетентен? Ваш папенька? Или товарищ Катрич? Или, простите, вы? Кто может что-то подсказать? Этот орган все равно что парламент при короле. Парламент обсуждает — король решает. Если мнение парламента не сходится с королевским, его просто распускают.

— Но позвольте, коллективный разум…

— А-а, громкая фраза! Вы, кстати, тоже в свое время не очень с ним считались. Вспомните, как пускали шестую печь. Цеховой совет был против пуска, а вы, как начальник цеха, взяли да и пустили ее, вопреки решению совета и даже вопреки обстоятельствам.

Гребенщиков проявлял излишнюю горячность, и это заставило Рудаева быть сдержанным.

— Вы в полемическом задоре привели пример не в свою пользу, Андрей Леонидович, — спокойно возразил он. — Мой опыт как раз и подтверждает значение коллективного разума. Да, да. Я тогда пренебрег мнением техсовета и потерпел фиаско.

Гребенщиков показал на кипу иностранных журналов, стоявших в шкафу, и губы его тронула усмешка.

— А это, по-вашему, не коллективный разум? Все европейские заводы ставят у себя радиальную разливку. Все за редчайшим исключением. Возьмите почитайте. Исчерпывающие данные на трех языках.

Рудаев пропустил этот выпад мимо ушей, ответил, спрятав досаду:

— Ладно, я их возьму. — Переложил журналы на приставной стол к себе поближе, чтобы захватить при выходе.

Снова усмешка на губах у Гребенщикова.

— Я сидел над ними по вечерам три месяца. При моем знании языков. А что вы с ними будете делать?