Владимир Попов - И это называется будни

— Давайте! — решительно произнес он.

— Приневоливать не стану, — сказал Рудаев, истолковав паузу раздумья как неуверенность в исходе. — Могу попробовать с кем-нибудь другим. С криворожским асом, например.

Сенина как током ударило. Уступить право первого опыта другому, да еще такому заносчивому…

Он снял трубку телефона.

— Миксер? Добавьте пятнадцать тонн чугуна в следующую подачу.

Внезапность решения несколько сбила Рудаева с толку — не азарт ли взял у Сенина верх над рассудительностью? Сам-то он действовал вовсе не вслепую. Теплотехнический расчет, законченный накануне, подтверждал возможность такой перегрузки, но он знал, что если на расчет можно ориентироваться, то не всегда стоит на него полагаться. А впасть в ошибку ему никак нельзя хотя бы потому, что он главный сталеплавильщик, лицо не имеющее права поступать опрометчиво. Кроме того, неловко подводить рабочих — они будут расплачиваться за неудачную плавку и своим карманом, и показателями. Да и отец воспримет такой ляп как подрыв престижа всей семьи. «Кстати, почему его нет? Не заболел ли? Тьфу ты ну ты, сам же посоветовал походить по разным сменам, приглядеться, как работают другие дистрибуторщики».

— У отца сдвиги есть? — спросил Рудаев.

— Заметные. Сколько знаю его, Борис Серафимович, не перестаю удивляться. Так все впитывает в себя, словно запасается на вторую жизнь. Для молодого было бы закономерно — первые шаги. А он…

— У молодых, Женя, добросовестность как раз не очень развита. Она приходит позже и по-разному. Одними начинает двигать самолюбие — почему собрат опережает тебя, у других появляется ответственность за семью, которая волей-неволей требует надежного положения и приличного, стабильного заработка. А вот врожденная добросовестность встречается, к сожалению, редко. Как правило, она — результат воспитания, а нынче многие родители склонны воспитывать так: мы вкалывали, так ты, сынок, смотри не перетрудись, не надорвись. А то и ловчи по возможности. Что можешь сказать насчет Юрия? Он ведь постоянно у тебя на глазах.

— Все, что нужно, делает и не хуже других, А если без особого рвения, то это понять можно. Каждому хочется работать на уровне своих возможностей, а Юрий умнее, чем его работа. Часто посматривает на дистрибуторскую.

— Поговори с ним, чтоб поступал в техникум. Советы сверстников действуют сильнее, чем настояния старших. Кстати, после того как ты прочесал его за выпивки, отец говорит, что он сократился. Из системы перешел на иногда.

— Очень рад, что помогло, — не без удовольствия сказал Сенин. — Я ему тогда таких чертей дал, что сам от себя не ожидал. Случай подвернулся удобный — вместе шли из ресторана. Поговорю, Борис Серафимович. Я знаю, чем его соблазнить.

Впервые в конверторе сто пятнадцать тонн, урчит он тяжеловато, но тянет. Все ярче, все светлее, все обильнее становится пламя, оповещая о том, что процесс идет нормально.

На губах у Жени появилась легкая улыбка удовлетворения. И вдруг, как на грех, давление кислорода в системе резко упало, пламя притихло, потемнело. Пока Рудаев переговаривался по телефону с кислородной станцией, пока диспетчер завода сбавил подачу кислорода другим цехам, чтобы больше его поступало в конверторный, углерод выгорел, а металл не нагрелся. Что делать? Добавить чугуна и начать продувку сызнова, чтобы подогреть металл? При перегруженной плавке нельзя — жидкая сталь не вместится в ковше, хлынет через борт, зальет сталевоз и пути под ним. Это уже авария. Скрепя сердце Рудаев дал распоряжение выпускать плавку недогретой.

Отсюда, из дистрибуторской даже простым глазом видно, что металл в ковш пошел холодный, вязкий. Поднаторевшие в своем деле конверторщики поняли это сразу и стали яростно грозить Сенину кулаками. Грозил и Юрий, но, увидев брата, скрылся за колонной.

Постепенно давление кислорода поднялось до нормального.

— Запишешь в журнале, Женя; что продувку вел я, — встав из-за пульта, сказал Рудаев и направился к выходу.

— Куда же вы, Борис Серафимович? — остановил его Сенин. — Давайте попробуем вторую.

— И свалим весь брак на твою бригаду — так?

— Переморгаем. Неудобно вам — возьму на себя. Если мы с вами на этом остановимся, никто больше пробовать не станет. Таков уж закон. Оказывается неудачным первый эксперимент — и новшество отвергается навсегда. Так и застрянем на ста тоннах. Давайте продуем еще одну.

Женя был прав. Охотников повторять неудавшийся эксперимент, как правило, не находится, и в этом причина отклонения многих дельных предложений.