Геннадий Фиш - В Суоми

Берег был уже близко, и поэтому Инари не стал сейчас рассказывать Коскинену о том, как он с товарищем перешел линию фронта, по болотам и лесам добрался до Княжей Губы, как записался в легион и что там делал, ежеминутно рискуя жизнью.

Он рассказал только, что Вернер начал внутри легиона борьбу с Токоем. Многие из легионеров знали Вернера как боевого командира в дни гражданской войны, знали, что он был организатором Красной гвардии в Турку. К тому же он жил не с офицерами, как Токой, а в бараках, вместе со всеми. Авторитет его с каждым днем вырастал. На одном очень бурном собрании легионеры избрали своим командиром Вернера. Так в легионе стало два командира. Один — полковник Токой — в отставке, другой — действующий. В марте девятнадцатого года, считая, что легион достаточно уже вымуштрован, командование интервентов, забыв все свои обещания, отправило его на фронт, против Красной Армии. Токой ездил по ротам, произносил речи о том, что надо немедленно и решительно выполнять приказ и зарекомендовать себя как верных союзников Антанты, «защитников демократии».

И тут перед строем вышли вперед один за другим Вернер, Инари — он недавно был избран командиром роты — и обратились к легиону:

— Против Красной Армии, против Советской республики мы, трудящиеся финны, не сделали и не сделаем ни одного выстрела. Их враги — наши враги.

— Да здравствуют Советы! На позиции не идем! Открываем фронт!

Интервентам пришлось двинуть свои войска против легиона. Но до боев дело не дошло, только в двух местах были небольшие схватки. Английские интервенты поняли, что легионеры, если их к этому вынудят, будут драться отчаянно, но не с Красной Армией, а с ними. Боевые действия в тылу плохо бы кончились для них. Тут началась бы такая передряга, о какой они и подумать боялись. Тем более что и в английских частях на Мурмане началось брожение. Поэтому интервенты послали парламентеров, и Токой склонил легион ввязаться в переговоры… И не будь тогда предательства Токоя, большое бы подспорье получила Красная Армия в своем наступлении на Мурманск.

— Финский легион не будет драться с Красной Армией. Не принуждайте. Вам же будет хуже! — вот какой была позиция легионеров.

— Тогда сдавайте оружие, которое вы получили от нас, и идите на все четыре стороны! — говорил генерал, командующий войсками интервентов на Мурмане.

— Без гарантий неприкосновенности легион оружия не сдаст.

Генерал объявил и письменно заверил, что он договорился с финляндским правительством о том, что по возвращении в Финляндию никто из легионеров не будет наказан. И это, как выяснилось впоследствии, было лишь новым предательством. Интервенты передали тех, кого они соблазнили обещаниями, в руки лахтарей, отлично зная, что их там ожидает.

— Влияние Токоя в легионе с каждым днем падало, наше — росло, и если бы приказ об отправке легиона на фронт был отдан хоть на неделю позже, то задание, которое нам дала партия, было бы выполнено полностью… А тут я сознаю свою вину, — огорченно сказал Инари, — мы отняли штыки у английских интервентов, но не смогли повернуть их против них же! Узнав о договоре генерала с лахтарями, Вернер и еще несколько товарищей скрылись в тайге. Я был болен и не мог уйти с ними.

На родине нам приготовили встречу: нас судили. Меня приговорили к пяти годам каторги. Семь месяцев я протомился на острове, а затем бежал. В тысяча девятьсот двадцатом году зимою я работал на лесоразработках…

— Ну, а дальше я все знаю, — прервал Коскинен.

Лодка пристала к набережной. Коскинен и Инари сошли на берег и пошли к Эспланаде.

А вокруг люди громко разговаривали и утверждали, что жюри напрасно присудило первый приз яхте «Трильби».

Проходящие отряды шюцкоровской молодежи мерно чеканили шаг и пели о родине, о Суоми, о том, что «нищета твоя светла».

— Вот лгут-то!

Коскинен усмехнулся и, проведя рукой по подстриженным усам, как бы снимая с лица приставшую в лесу паутину, сказал:

— Знаешь, когда я по-настоящему человеком стал? Всеобщая забастовка, — да, это была всеобщая забастовка пятого года…

Они свернули в переулок и на углу чуть не столкнулись с низкорослым, коренастым парнем в кепке. Одежда его пахла машинным маслом.

— Коскинен, — сказал он и подмигнул в сторону Инари.

— Наш, — буркнул Коскинен.

— Товарищ Коскинен, у меня был обыск, ничего не нашли, и я пошел сказать тебе об этом. Прихожу и вижу: входят несколько шюцкоровцев и полицейских в дом, где ты живешь. Я остановился, смотрю — из окна твоего дома один полицейский делает знаки тем, кто остался на улице, и все они поднялись и не вышли до сих пор из твоей квартиры. Тебе нельзя идти домой, Коскинен.