Николай Олейник - Жилюки

— Лихо его знает. Приехал, словно сумасшедший, и давай гонять всех.

Когда крестьян набралось человек пятнадцать — двадцать, управляющий бросил:

— Граф говорить будет. Смотрите у меня! — пригрозил он.

И в самом деле вскоре к ним вышел сам граф. Бледный, глаза злые, беспокойные — так и бегают по нахмуренным крестьянским лицам. Все же поздоровался, угостил сухим, как черствая горбушка, «добрым днем». Ответили глухо и недружно. В другой раз рассердился бы, вскипел и сейчас, но виду не подал, скрыл злость.

— Так что, люди? Почему не жнете, не косите?

Молчали, переминались с ноги на ногу.

— Обидели вас, я знаю… так вы же сами виноваты: зачем подожгли панов солтыса и Постовича?

Молчанье. Ни звука… О, в другое время он развязал бы им языки, заставил бы говорить! Ох, заставил бы!

— Пострадавшим, если честно будут работать и не станут бунтовать, обещаю помощь, — вырвал граф из себя.

— Вы слышали? — неожиданно загремел солтыс.

Чарнецкий недовольно взглянул на него.

— Я пригласил вас, наиболее уважаемых в селе людей, чтоб посоветоваться. Рожь перестаивает, осыпается… — Он сам удивился, как только может после всего так спокойно говорить. — Хлеб гибнет… Передайте людям да и сами знайте: обещаю награду.

— Оплата старая? — послышалось из толпы.

— Как и в прошлом году, — сказал управляющий.

— Не выйдет дело. В прошлом году рожь была не такая. Да и лето легче.

— Чего же вы хотите? — спросил граф.

— Мы уже вашему управляющему говорили, — осмелел наконец Судник. — Три злотых жнецам, четыре — косарям. И это — за восемь часов. Как в городе, восемь часов отработал — и все. Нет дураков от зари до зари.

У Чарнецкого пот на лбу выступил. «Ишь, быдло! Пся вира! Восемь часов захотелось им. Четыре злотых… Ну, я же вам!»

— Заговор? — спросил он грозно. — Бастовать задумали? — И уже чуть легче: — С живого шкуру дерете… Разве я плохо с вами обращался? Души у вас нет.

Он их уговаривает! Матка боска! Кто тут хозяин, кто владелец всех этих земель? Наконец, кто они ему такие? Быдло… Как он может так с ними разговаривать, что-то обещать?

Но другой, более трезвый голос диктовал графу иное. И Чарнецкий прислушивался к нему, верил ему. Жизнь научила его обходительности, выдержке, и вот сейчас, как это бывало уже не раз, он пользуется ими. Потом, позже, он может сделать по-своему, как позволят обстоятельства, но сейчас… сейчас не время… Пойти сейчас против них открыто — все равно что в бочку с порохом бросить искру.

— Так что? Так и разойдемся? — спросил он, сдерживая гнев.

А они переглядывались, косились друг на друга, шептались, — и ни слова ему, словно обращался не к ним.

— Чего воды в рот набрали? — опять не выдержал управляющий. — Без хлеба сидеть хотите? Или, думаете, и дальше просить вас будем?

От конюшни к ним направилась толпа конюхов.

— А вам чего? — выскочил им навстречу Карбовский. — Марш на работу! Кому говорят?

— Подождите, пан управляющий, — выступил вперед маленький, сутулый крестьянин. — Мы с графом хотим поговорить. Вы еще на нас успеете накричать.

— Нечего вам с ним разговаривать, — заступил дорогу управляющий.

— А это уж нам лучше знать.

Управляющий толкнул конюха, тот споткнулся, какое-то мгновение они ели друг друга глазами, потом крестьянин решительно ступил вперед, за ним подались и другие.

— Эй, что там еще? — заметил суету граф.

— Конюхи, вельможный пане…

— Чего вам? — Чарнецкий обратился непосредственно к конюхам. — Почему вы не в поле?

— Поговорить надо, — подошел сутулый. — Мы, конюхи, — мялся он. — Живем и работаем у вас с семьями. У меня лично жена и дочка… Месяц как нанялись. Сам работаю с утра до вечера. Ну, да лихо с ним, со мною то есть. А вот почему еще и мои должны задаром работать?

— Как это задаром? — прицепился к слову граф. — Сколько платите конюхам? — спросил управляющего.

— Пятнадцать злотых и харчи.

— Это мне пятнадцать, — продолжал конюх, — а жене восемьдесят грошиков, дочке и того меньше — шестьдесят. Почему так? Почему они должны, наработавшись днем в поле, вечером доить коров? Почему за это не платят?

— Разберемся, — пообещал граф. — Идите на работу.

— Не пойдем, пока не скажете. Чего тут разбираться? Женщинам за дойку платить — и все.

— Ну да! — загудели другие.

— Айда на работу! — крикнул Карбовский.

— А ты не погоняй! Раскричался…

Конюхи смешались с глушанами, зашумели:

— Не поддавайтесь!

— Стойте на своем!