Николай Олейник - Жилюки

Миновали редкий березняк, — за ним, за небольшим полем забелел на холме дом. «Стоит! — Радостью наполнилось графское сердце. — Как заколдованный… Словно в сказке. А там пускай хватаются за чубы, — глумился он над чиновниками. — Пусть… Может, поумнеют… Ради такого красавца, — взглянул опять на дворец, — такого раздолья можно и совсем отойти от политики». Это дело молодых, он свое отслужил. Хотел как лучше, да если не в лад, то и он со своим назад. Подождет, пока утихнет. А там нужно будет — позовут, а нет — проживет и без политики… И так все ей отдал. Один остался как перст. Сын? Что теперь сын? У него свое. Свои интересы, увлечения… Своя семья. Пока не был женат, так-сяк заботился о старом, наведывался. А теперь — пропал. Военный, куда пошлют, туда и должен ехать. Только и видишь, когда приезжает летом. А что этот отпуск? Съедутся, пьют, в карты играют… и больше ничего. Никакого интереса. Если б сам не держал все в руках, давно развалилось бы. И дом захирел бы, и земли бы эти лентяи растащили, и лес уничтожили.

А и было же тут! Именитые помещики пили за его столами. И охотились в этих лесах, любили… Завидовали ему.

Слабый утренний туман оседал. Дом становился яснее, словно с него медленно снимали прозрачную кисею. «Были дела, — с удовольствием и легкой печалью думал Чарнецкий. — Были и, может, еще будут».

Ему захотелось взглянуть на поля, и он приказал свернуть с шоссе. Возок закачался сильнее, и мысли, которыми он жил, которыми мучился всю дорогу, сами неслись куда-то в неизвестность, и невозможно было их остановить. Граф хватался то за одну, то за другую, но не успевал сосредоточиться, как они вырывались, мчались прочь.

Около ржаного поля остановился. «Не успели. А пора, давно пора. Осыпается рожь. — Приподнял горсть стеблей — ломких, переспевших, колосья брызнули зернами. — Это еще утром, когда роса, — соображал он, — а что же днем, когда солнце печет?»

Раздвинул стебли, нагнулся. Серый супесок был покрыт зернами…

«Это, вероятно, только у дороги, — утешал он себя, но зерно валялось и дальше… и еще дальше. — Пся крев», — выругался Чарнецкий и быстро вернулся к возку.

— Почему стоит? — спросил он кучера.

Тот молча пожал плечами.

— Это — всюду так? — Ужасная догадка пронизала графа. — Отвечай! — взвизгнул он надтреснутым голосом.

— Стоит, ясный пане, — тихонько ответил кучер.

— Почему?

— Разве я знаю!

— А свое собрали?

— Кажется, собрали…

Чарнецкий вскочил в возок, окинул вокруг взглядом: хлеба и хлеба, переспевшие, поникшие. Он хорошо представил себе эту картину: пересохшие колосья трескаются, рожь стекает на землю. По зернышку, по два… А подует ветер — посыплется зерно, поплывет… «А если дождь?» От этой мысли мороз пошел по спине. Ведь это его богатство осыпается… Его сила. И слава… Его прошлое и будущее. И уже не зерна падали на землю, а в возбужденном представлении графа падало и исчезало золото, то золото, которое он уже чувствовал в руках, в кармане, перед которым склонялись его многочисленные друзья и, вероятно, еще более многочисленные недруги.

— Во двор! — крикнул Чарнецкий и шлепнулся на сиденье.

Кучер ударил по лошадям, туго натянул вожжи. Навстречу им красной дежей выкатывалось из-за леса солнце.

…Дед Миллион с тех пор, как служит у графа, таким злым еще его не видел. Бывало, приедет — табачком угостит, сядет, поговорит, расспросит, а сейчас, прости господи, как оглашенный. Едва ворота успел открыть. Не только не поздоровался, не взглянул даже.

— Чего это он? А? — подошел Миллион к кучеру, когда граф соскочил с возка и направился к дому. — Словно овод его укусил… А?

— «А» да «а»! — передразнил деда кучер. — На поле заезжал. Как увидел некошеную рожь, так и вскипел.

— Вон оно что! — поднял седые брови старик.

— А вы думали что?

Но старик больше не слушал его. «Будет дело. Будет, черт побери! Надо хоть хлопцам сказать, что приехал».

Челядь забегала. Кучера мигом послали за Хаевичем, и вскоре чисто одетый, в блестящих сапогах солтыс был в панском доме. Вслед примчался Постович. Соскочил с коня, бросил старику повод, а сам подался к Чарнецкому.

— Закрутились, — смеялся дед. — Как посоленные вьюны закрутились.

…Часа через два совет у графа закончился. Управляющий, Хаевич и постерунковый сразу куда-то исчезли, а еще через час во дворе начали появляться крестьяне, преимущественно пожилые.

— Не знаете, зачем сгоняют? — допытывались у деда Миллиона.

А тому самому было любопытно.