Николай Олейник - Жилюки

— Так как? — поторапливал Хомин. — С Гуралем я договорюсь, а вам пора на какую-нибудь другую, более легкую работу. Гривнякова и посоветовала вас.

Молодица зарделась:

— Да справлюсь ли я с ними? Сама еще…

— Ну, это дело наживное, — весело промолвил Хомин. — Я так считаю: каждая женщина с этой работой справится. Да и мы поможем.

— Не знаю, — в самом деле не могла решить Марийка, — я посоветуюсь дома.

— Ну да, посоветуйтесь, Андрей будет возражать, но мы его сообща уломаем. Как же иначе? Дети ведь, сироты.

Целый вечер Марийка ходила под впечатлением этой беседы. И радостно было — заботятся ведь о ней, будущей матери, — и чуточку тревожно. Хлопотала по дому, а из головы все не выходило предложение председателя сельсовета. Забыла даже о тех огорчениях, которыми жила весь день. Поэтому, когда возвратился Андрей сразу же и сказала.

— Ну вот еще! — удивился он. — С девочек да сразу в бабки.

— А я думаю, он все-таки прав, — возразила Марийка. — Все равно мне скоро пора. Хоть жатву перебуду, в самом ведь деле, кого им выделить к детям?

Ужинали. Андрей с удовольствием ел пирожок с фасолью, запивал молоком. Марийка сидела напротив него, ела — не ела, любовалась им. Вишь, какой вырос. Руки широкие в ладонях, крепкие. Сграбастает — лучше не вырывайся! «Неужели эти руки и ее, учительницу, держали?» — подумалось вдруг. Марийка вздрогнула, опрокинула чашку, из которой пила.

— Что с тобой? — Андрей посмотрел на нее остро.

— Да так что-то…

— Какие же вы, — сказал сокрушенно, — внимательные ко всяким шепоткам. Я и говорить тебе об том не стал, думал, у нас обо всем договорено.

— Однако ж… — Губы у Марийки задрожали.

— Послушай лучше. Да, я проводил ее, не мог не проводить, потому что было поздно. Что-нибудь от этого изменилось?

— Ты стал другим, Андрей. — Обида раздирала ей душу, и Марийка давала выход этой обиде.

— «Другим»… — с горечью повторил Андрей. — Выросли мы с тобой, Марийка, вот что. И хлопоты легли на нас совсем иные. — Андрей положил ей на плечи усталые и потому еще более тяжелые свои ручищи, и тяжесть эта будто придавила Марийкину печаль.

— Прости меня. — Она посмотрела на него преданно. — Верю тебе. Как всегда, верю. Только…

— И никаких «только», — прервал он ее. — Не в таких огнях закалялась наша любовь, чтобы какой-нибудь случайный толчок сломил ее.

Вот-вот должна была начинаться жатва, все были к ней готовы. Гураль с бригадирами и механизаторами объезжали поля, определяли, откуда взять самый первый сноп. Нивы не одинаковы, большие и меньшие, сухие и болотистые, вот и созревали хлеба не одновременно. Во всяком случае, для сетований не было оснований — учитывая местные условия, — рожь и яровые обещали неплохой урожай.

— Будем с хлебом, — мечтательно говорил председатель, — успеть бы только до дождей. Слышь или нет, Микола? — обратился он к Грибову. — Как с комбайном, не передумали там?

— Э! — махнул рукой Грибов. — Смотрел вчера — там такое, что только и гляди, как бы не развалилось.

— Ничего, ничего, — успокаивал Гураль, — лишь бы только работал.

— Обещают. Комбайнер заверяет.

— Старье хвали, а со двора, говорят, гони, — включился в разговор Хомин.

— Но откуда же государству сразу набрать для всех техники? Будем обходиться тем, что есть. А подбросят какую-нибудь машинерию — поблагодарим.

Как бы там ни было, а Устим Гураль, улучая свободные часы, пропадал в каменном карьере. Увлекла его мысль о создании памятника погибшим в войну односельчанам. День ото дня облюбованная им каменная глыба высвобождалась от лишнего, более четкими становились очертания памятника. Приезжая сюда, Устим выпрягал лошадку, пускал ее пастись на буйной, некошеной траве, что зеленым разливом наполняла котловину, а сам, закатав рукава, брался за молоток и зубило, долбил гранит. Часто, тоже урвав часок-другой, помогал ему Андрей. Устим поручал ему черновую, подготовительную работу, показывал, где сколько снимать породы, а сам легкими ударами, миллиметр за миллиметром, придавал камню желаемую форму.

Каким будет памятник? Таким, как приходилось видеть в больших городах или на кладбищах? Для этого не хватало умения, не говоря уже о времени. Пусть будет просто: на живой породе, будто на листке бумаги, он высечет имена погибших, а рядом — сколько с кем легло членов семьи. Следовало бы назвать всех, малых и старых, но больно уж много их, очень уж большим был бы тот каменный лист.

За этим делом и застал их однажды Кучий.