Георгий Шолохов-Синявский - Жизнь

Смешливый Володя, еще не утративший детского желания затеять какую-нибудь игру, не снимая с груди автомата, принялся почесывать ягненку каракулевую спинку, хихикая и приговаривая:

— Чертеня, чертеня, а где твои рожки? М-э-э… А где твои рожки?

Воздух в погребе был сырой и затхлый, хотя входное отверстие оставалось открытым и в него вливалась свежая ночная прохлада, а с высоты мерцали слегка затуманенные июльские звезды.

Среди кадушек, ящиков, ведер и прочего домашнего скарба Доброполов не сразу разглядел хозяйку. Скрестив на груди руки, она сидела на краю постели, приспособленной на бочках и досках у стены, занавешенной куском серого холста. За ее спиной лежала старуха — страшный, обтянутый коричневой кожей скелет. Если бы не ее неподвижные, ввалившиеся в темные впадины глаза, ее можно было бы принять за труп.

Рядом со старухой, свернувшись калачиком, подогнув худенькие ноги, спал Митяшка.

Доброполов и Бойко с любопытством разглядывали женщину — всю эту странную маленькую семью, которую сама смерть не могла оторвать от родной, потом политой земли…

Аксинья Ивановна доверчиво смотрела на гостей. Особенно поразили Доброполова ее глаза: глубокие и ласково проникающие в душу, они словно освещали бледное измученное лицо изнутри. Ее волосы нежного, золотисто-ржаного цвета, — были уложены на красивой голове двумя туго сплетенными жгутами.

Аксинья Ивановна и к самом деле была очень миловидна, но Пуговкин явно преувеличил ее достоинства, назвав ее раскрасавицей и лебедем, — об этом подумал Доброполов и улыбнулся. Аксинья Ивановна была худа, на вид ей было около тридцати, на лбу и вокруг глаз уже сгущались первые следы увядания — мелкие морщинки, — а тонкие, огрубелые в работе руки и опущенные плечи говорили о многих лишениях, перенесенных в немецком плену. И все же здесь она казалась красивой. Живучая красота ее, обескровленная невзгодами войны, казалась в сырой сумрачной яме, в ста метрах от вражеской линии, неожиданной, как яркий свет среди тьмы. И Доброполову вновь вспомнились мальвы, чудом уцелевшие под окном разбитого домика…

— Здравствуй, хозяюшка, — приветливо поздоровался он. — Вот как ты устроилась. Дай-ка водички попить…

Он вытер пот со лба, поправил портупею и полевую сумку. После часового ползания на животе с затаенным дыханием ему было особенно приятно разговаривать полным голосом.

Аксинья Ивановна живо соскользнула с постели, ковшиком зачерпнула в кадке воды, подала… Движения у нее был легкие и плавные.

Бойко лукаво взглянув на Доброполова, как бы спрашивая: «Ну, что — какова!»

Володя Богатов, сидя на краю ящика, продолжал щекотать ягненка, называя его мохнатым чертенком…

— Митяшка спит уже? — спросил Доброполов таким голосом, словно спрашивал о своем сыне.

Лицо Аксиньи Ивановны засияло от радостного изумления.

— Митяшка? А вы откуда же знаете Митяшку мово, товарищ командир?

— Как не знать, Аксинья Ивановна? Мы всех вас знаем. Картошку не бегала нынче копать? — подмигнул Доброполов и засмеялся.

— Ой матушки! — всплеснула руками женщина. — Да как же ее теперь копать, картошку-то? Неужели вы и это видели?

— Все видел. И как немцы на тебя не меньше полсотни мин истратили — тоже видел…

— Так это вы тот… тот товарищ командир, — смутилась Аксинья Ивановна и зарумянилась до самых ушей. — Спасибо вам… за подарок, — чуть слышно произнесла она.

Здесь вдруг произошло нечто неожиданное. С нар послышался какой-то хриплый шум, словно кто начал раздувать прорванные меха. Живой труп зашевелился, и Доброполов сумел разобрать только четыре слова.

— Спаси… от… Осподь… Красную Ар… армию, — прохрипела старуха и снова затихла.

Все переглянулись. Володя Богатов, оставив ягненка, уставился на нары вытаращенными глазами. Бойко принялся старательно вертеть папироску. Молчание нарушил Володя, — может быть, затем, чтобы притушить собственное волнение.

— Хозяюшка, а чем вы этого маленького дьяволенка кормите? — громко спросил он. — Ему безотказно молочка требуется, а мамаши его я здесь не вижу.

— Мы пойло ему готовим из теплой водички и мучицы. Для него и бережем, тратим по горсточке. Немцы-то овечку сожрали и еще двоих ягненочков, а этого мы сберегли, — ласково объяснила Аксинья Ивановна. — Садитесь, товарищи командиры, я бы вам чайку скипятила, у нас тут и печка-чугунка приспособлена, да бойцы запретили огонь разводить. Стреляет, змей проклятый. У самой погребушки две мины положил…