Василий Ильенков - Аноха

— Что ж насупился? Аль и говорить не хочешь?! — Степка ближе наступает на Аноху, и ярче светятся мерзлым блеском его глаза, а вслед за ним на полшага, на шаг, движется толпа, и слышно ее жаркое дыхание, словно принесли ковши с расплавленным чугуном.

— Молчишь? Аль язык в ж… втянуло?

Аноха сжался в комок, в маленький черный комочек, в песчинку; спрятаться, уйти, исчезнуть…

— Смирись, Аноха… — это шепчет сбоку Федос, отнимая последние силы у Анохи.

— Тебе, што ль, больше всех надо? — и волосатая степкина рука уже взметнулась над головой Анохи.

Еще раз Аноха окинул взглядом притихшую массу людей и не нашел, на кого опереться в этой неравной схватке. Еще раз огляделся и, ощутив какую-то бездонную пустоту внутри, криво усмехнулся. Губы его, до боли стиснутые, уродливо растянулись. Вдруг неудержимо стала шириться и расцветать его улыбка, захлестывая смехом анохино ржавое лицо. Брови его, изогнувшись, вскинулись высокой дугой на лбу, и Аноха прыснул веселым смехом:

— Аноха — один против всех! Вот так потеха!

Смех, детский, бурный, сотряс Аноху, распирая его маломерную грудь.

— Ох, и дурак же ты, Степка! Такой жеребец, а Анохе позавидовал! У-ух-ха-ха-а-а!

Степка, пораженный, придавленный, растерянно сунул руку в карман и сплюнул:

— Вот чортушка! Ей-бо!

Толпа качнулась и облегченно вздохнула.

— И все вы разве умные? Истин бог, дураки на свою голову… Ну-ка, Сидор, пощупай! Ну-ка, Антоныч! Рубаха-то моя сухая, а твою — хоть выжми. А ведь это ж… хи-хи… хи… хи… хитрость, братцы! Эта самая диференци-а-ци-я! — и, забирая власть над притихшей толпой, наступая на нее окрепшим и неожиданно сильным голосом, Аноха двинулся на Степку. И что стало со Степкой?

Глядит толпа и не верит глазам своим:

— Сдает Степка!

— Ай да Анох! — взвизгнул восхищенный женский голос.

На потрясенном лице Степки, напудренном черной пылью, выступила обильная роса, и он, утирая пот чугунной ладонью, перечеркнул лоб свой черным крестом. Растерянно отступил и, споткнувшись об опоку, упал.

— Вот так герой Степка!! Ах-ха-ха, ха-ха-ха!..

Взрыв смеха потряс напряженную тишину. Аноха, упоенный победой, хохотал оглушительней всех и видел, как светились и светлели лица людей, как из-под толстого слоя формовочной пыли и грязи ключом било веселье, прощающее и добродушное.

Хохотал и не слышал, как просвистел чугунный слитыш, и только ощутил горячий его удар в левый висок. Смешно подогнул ноги Аноха и опрокинулся на верстак, словно хотел спрятать странно-белесое лицо и удивленные глаза свои в мягкую черную пыль…

…В тот же вечер Тих Тихч вытащил из портфеля толстый, приготовленный к отправке пакет, с досадой швырнул его в нижний ящик стола и замкнул на ключ.

Дымятся опоки, синим чадом, высовывают желтые языки пламени, потрескивая от нестерпимого жара. Чугун, остывая, розовеет, потом цвет густеет, и кажется, что опоки налиты свежим вишневым соком. Клубится черная мельчайшая пыль, в'едаясь в поры, проникая сквозь одежду, всасывается тяжко дышащими легкими. Воздух насыщен ее неуловимыми частичками.

Если смотреть сверху, с легкого мостика вагранки вниз, то и люди и вещи, вмещенные в огромное нутро литейной и окутанные голубой мглой, кажутся одним огромным существом.

Облокотившись на поручни мостика, Тих Тихч вглядывается вниз, мучительно стараясь разгадать его движения, напряженные и властные. Много лет работает Тих Тихч на этом заводе, и все ценят его как хорошего спеца. И Тих Тихч принимает это уважение как законную, честно заработанную плату. Острые его глаза буравят насквозь металл, и он узнает с одного взгляда качество чугуна. Его короткие, с мясистыми пальцами руки наощупь и безошибочно определяют добротность работы.

Сидя ночами над чертежами заказов, Тих Тихч уверенной рукой наносит черные линии карандашом, заставляя их дробиться, пересекаться, обрывая внезапно их на одном листе бумаги, чтобы на другом листе продолжать их строгое осмысленное сочетание. Но часто, закончив работу в тиши ночной, Тих Тихч не чувствовал удовлетворения и подолгу расхаживал, вглядываясь в заоконную тьму. Тогда перед ним выплывал громоздкий и грохочущий цех, проходили вереницей лица рабочих. Тогда Тих Тихч чувствовал, как бессилен он проникнуть под брезентовые куртки литейщиков и подглядеть работу хитрого механизма, скрытого от него прозодеждой. Неузнанным и чужим оставался для него мир, заключенный в закопченную оболочку литейщика, управляемый законами, неведомыми Тих Тихчу.