Леонид Грабарь - Краснобожский летописец

Ивановы полагают лучшим временем для развития склоки, для занятий этим искусством — месяц июль.

Ибо всем ведомо, что Петровы уезжают в отпуск именно в июле.

Наоборот, Петровы лучшим месяцем для экзерсисов в том же искусстве считают — август.

Потому что в августе бывают в отпуску Ивановы.

Впрочем — можно отдавать бескорыстную дань вышеупомянутому изящному занятию и в любое иное время года.

Но это уже будет склока не просто, но склока honoris causa [5] Ради чести. .

В этих занятиях краснобожцы достигли не только высоких ступеней мастерства, но и уменья предаваться им (занятиям) с полной самоотверженностью, граничащей с подлинным подвижничеством.

Чему свидетельство —

Еще на знаменитой домашней вечеринке у Иван Петровича Изобретательного Смиренномудрые сочли себя обиженными, а следовательно и обязанными «искати друзей властителя», по выражению Летописца.

В прошлой главе сообщалось, что на вечеринке всяк был занят своим делом.

В том числе Смиренномудрые — возились в прихожей, принюхиваясь к верхней одежде, оставленной гостями на вешалках.

И вдруг — о, ужас!

Одно из висевших на крюках пальто было уличено в том, что оно издает подозрительный запах.

И впрямь: в левом его кармане была обнаружена головка чесноку, а в правом бутерброд с сыром — бокштейн.

Что было!

Смиренномудрый, произведший это открытие, как сообщает Летописец: «то слышав, сожалився в горести душа и побежа» к своему Набольшему.

А Набольший сидел в это время в зале, вел чинный литературный разговор:

— Ах, у этого писателя, — говорил Набольший, — опять нехорошо получилось: опять к бывшему белогвардейцу он вызывает симпатии…

— Какие же симпатии! — возражал собеседник: — ведь бывший белогвардеец изображен антисемитом и погромщиком!

— Экося удивил! — говорил Набольший: — для меня это не средство к возбуждению антипатии.

В это-то время и «вбежа» Смиренномудрый, нашедший пальто с запахом, и прервал беседу Набольшого.

Набольший выслушал сообщение и тоже «сожалився в горести душа».

После чего и решено было — «искати властителя друзего», одежды гостей которого не пахли бы ненавистно.

Легко сказать!

Но как сделать?

Искушенные в склоке Смиренномудрого племени старцы долго не могли составить надлежащего плана склочной кампании.

Шли дни, недели, месяцы.

И остаться бы Иван Петровичу Изобретательному на своем посту вечно — если б не нашелся среди Смиренномудрых подвижник, блаженный товарищ Тьфукин, решивший пожертвовать собой на благо племени и искусства склоки.

Все дело было в том, чтобы найти случай, придравшись к коему можно было бы вызвать Ревизию.

Растраты? — Скучно. Не причина.

Бюрократизм? — Подумаешь!

Вечеринки? — Новое дело!

Самоснабжение? Присвоение? — Ради этого не стоит мараться.

И вот товарищ Тьфукин нашел случай.

Собственно говоря, даже не нашел — но самоотверженно его создал.

Товарищ Тьфукин работал на одном из Краснобожских заводов.

Товарищ Тьфукин поймал работницу с того же завода Хаю Воробейчик, выколол ей глаза, налил в ухо расплавленного свинца и, говорят, написал на ее ягодицах непристойность химическим карандашом.

Но ведь и это, пожалуй, не случай? По крайней мере для Смиренномудрых.

Товарищ Тьфукин предвидел такую возможность.

И на всякий случай, чтоб вернее тот случай был признан случаем — подобно Пал Палычу Дребеденеву — сам на себя (за псевдонимом) самоотверженно донес.

О, подвижничество!

О, самозабвение!

О, великий творческий экстаз!

О, склока!

Чего не сделает твой скромный служитель ради тебя!

Остальное — ясно.

Приехал Ревизор. Иван Петрович Изобретательный был разъяснен, и проработан, и провентилирован, и согласован, и увязан, — как шкурник, болтун, вор, растратчик, преступник, оторвавшийся, разложившийся, антисемит и прочая и прочая.

Все это так и оказалось на самом деле при последующей проверке.

Так, вследствие склоки и самоотверженной преданности искусству погиб градоправитель второй, Иван Петрович Изобретательный.

Замечательный имеется в Краснобожске завод — металлический — сталечугунно-текстильно-трикотажный.

Выстроен он по последнему слову техники еще при матушке Екатерине.

С тех пор так и стоит, знаменуя собою для Краснобожска наступление «века индюстрияльного».