Альберт Усольцев - Есть у меня земля

— Всего, Галя Ершова! Удачи тебе!

Встретил на вечере Никола и свою первую любовь — Милу Мукасееву. Шутил он над ней класса с седьмого. Глупо и жестоко шутил: «Муку — сеют, муку — жнут, Милу — замуж не берут!» Дергал за тощие каштановые косички. Лягушек в портфель подбрасывал. В хоре, стоя за Мукасеевой, однажды дотронулся до ее тонкой шеи сухой колючкой татарника. Шипы у сухого татарника что иглы каленые. Мила вскрикнула и нарушила все пение. А выступали как раз на районном смотре. Что тогда было, что было! Николу чуть из школы не выгнали.

А в десятом классе они объяснились. Николе, как лучшему ученику класса по математике, поручили подтянуть отстающую по тому же предмету «товарищ Мукасееву». Так и сказал директор: «Товарищ Мукасееву надо подтянуть по геометрии до уровня хорошистки».

Остались в классе вдвоем. Раннее апрельское тепло пришло в Водополье, только что выставили вторые рамы. Пахло старым клеем, лесной травой-дерябой, которую укладывали на зиму между окон, чтобы не продувало; терпко несло из открытой створки талой землей. Никола взял транспортир, мел, начал объяснять.

— Отстающая, повторяйте за мной…

— Хорошо, Коля, — Мукасеева впервые его назвала не шутливым привычным «Никола», а вот так. Но Никола не обратил на это внимания, стояли в ушах слова директора: «Подтянуть товарищ Мукасееву до уровня хорошистки». Подтягивать так подтягивать, нечего рассиропливаться.

— Квадрат гипотенузы…

— Гипотенуза, гипотенуза, река Советского Союза…

— Отстающая, не отвлекайтесь. Повторяйте за мной…

— Квадрат гипотенузы…

— Равен сумме квадратов катетов.

— Равен сумме катетов.

— Не сумме катетов, а сумме квадратов… Отстающая, о чем вы думаете? — резко спросил Никола.

— О любви, — честно призналась Мила.

— Как… как о любви? — растерялся Никола. — Мы же не литературу повторяем, а математику.

— Все равно я думаю о любви.

— Ну-у, товарищ Мукасеева, если отстающая будет думать в преддверии выпускных экзаменов о любви, то…

У нее были большие-большие глаза. Никола даже удивился, та ли Мукасеева перед ним стоит. Ту можно было дернуть за косичку, уколоть цветком татарника… А эта донельзя серьезная, сразу повзрослевшая, нездешняя.

— Я люблю тебя, Коля. Я, как девушка, не должна первой признаваться, а признаюсь. Люблю…

Никола даже отступил от Милы на шаг.

— Знаете что, товарищ Мукасеева, давайте останемся в рамках теоремы товарища Пифагора. А то меня опять на педсовет вызовут.

— Пускай вызывают. Я люблю…

У нее были пухловатые, чуть вздрагивающие губы. Они пахли талым снегом.

Потом сбегали с уроков. Вместе подолгу сидели на ледоломах и смотрели на беснующуюся полую воду, слушали скрежет льдин. Жгли костры в весенних колках. Пили березовый сок… Им казалось, что навсегда, на всю жизнь они будут вместе. И ничто не сможет их разлучить. А вот уехала она учиться, ушел он в армию, и любовь потихоньку-помаленьку начала таять. Письма от Милы приходили все реже и реже. И то, что посчитали когда-то за любовь, казалось далекой ослепительной вспышкой ребячества. «Прости, Коля, — призналась она. — У меня к тебе ничего не осталось. Я выхожу замуж…» Он даже не ответил. Зачем? Не осталось, так не осталось. Может быть, даже ничего и не было. А казалось…

Вот она, Мила, Людмила Мукасеева, подходит.

— Здравствуй, Коля.

— Здравствуй, Мила.

— Как живешь?

— Ничего, нормально. А ты?

— Спасибо, ничего. Женат?

— Да. А ты замужем?

— Замужем. Дети есть?

— Один.

— А у меня двойняшки. Демографическую проблему надо решать.

— Надо.

— Ты что же, здесь живешь?

— К отцу приехал. В отпуске.

— И я в отпуске. Проездом на юг.

— Мила, что же с нами произошло?

— А что? Все в норме. Си-ля-ви, как говорят просвещенные люди.

— Неужели у нас никогда не было первого поцелуя?! Первого!

— Подумаешь, поцелуй… В молодости что не случается.

— Неужели мы никогда не жгли в колках костры…

— Вот и сожгли. Или обожглись.

— …не пили березовку?!

— Вот и всю выпили.

— Но ведь так не бывает — любить и вдруг…

— Любовь-то у нас была с односторонним движением. Я любила. А ты все только собирался… Вот отслужу в армии, вот получу профессию, вот устроюсь на работу… Любовь, Коля, не бегунок, на котором надо собрать все подписи. И не теорема, пусть даже «товарища Пифагора»… Прощай, Коля.

— Прощай, Мила.

И хочется Николаю закричать на весь белый свет: ведь было же! Было! Было… это крохотное, легко ранимое, единственное на всю жизнь, на весь свой век зернышко-чувство… Но не сумели сохранить, уберечь, донести друг до друга, не сумели взрастить.