Сергей Снегов - Галя

Летом 1951 года ко мне пришли два друга – Виктор Петрович Красовский и Мирон Исаакович Цомук. Они знали о моих отношениях с Клавой. И они любили меня, как, впрочем, и я их любил. Беседу начал Виктор.

— Сергей, мы никогда не вмешивались в твою личную жизнь. Но сейчас хотим это сделать. Мы долго обсуждали твое положение, пока решились пойти к тебе. Ты должен разорвать с Клавой. Дальше будет говорить Мирон Исаакович.

А Цомук объяснил, что они, он и Виктор, верят в мое будущее, неважно какое – писательское или научное. Путь, который я изберу, принесет мне успех. Но успех невозможен без спокойного труда и творческой сосредоточенности. Ни того, ни другого не будет, если я останусь с Клавой. Связь с ней связывает мои крылья. Нужно быть безнадежным олухом, чтобы не понимать этого. Ты увяз в трясине неудавшейся семьи, ты должен из болота ссор выбраться на твердую почву. Мы не отстанем, пока ты не дашь обещания полностью порвать с Клавой.

И я такое обещание дал. И даже если бы Галя не появилась, полный разрыв с Клавой непременно совершился бы. Я только хотел осуществить его постепенно – побывки у нее сокращать, одиночество удлинять, путей к примирению не выискивать: духа не хватало рвать сразу. Отношения с Галей оказались действенней уговоров друзей. Теперь был не только повод, но и причина кончать с сердечной неразберихой.

Скандал в кино стал первым из серии тревожных событий. Товарищи, наблюдавшие за чистотой «потомственных вольняшек», – мы их дружески именовали между собой «бдюками», – вдруг с ужасом обнаружили, что «пробдели» совращение одной чистопородной души. Наши совместные с Галей выходы в кино, в театр, на концерты стали постепенно открытыми, их фиксировали уже не как случайность, а как зловещую закономерность. Кинулись в гостиницу – обнаружилось, что Галя только числится в ней жильцом, а кровать ее неделями пустует, и сама она появляется лишь для того, чтобы достать из чемодана смену белья и одежды, постираться, приукраситься. Было не трудно дознаться, где секретарь комсомольской организации проводит свои ночи. Требовались срочные меры для спасения гибнущего хорошего человека.

Галю вызвали в политотдел. Замполит по комсомолу Юрий Дроздов провел душеспасительную беседу. И быстро обнаружил, что Галя так погрязла в своей неразрешенной любви, что вытащить ее из трясины на твердую идейную почву уже невозможно. Ей неопровержимо доказали, что долг каждого комсомольца заключается в том, чтобы верно служить родине и, стало быть, жестоко и беспощадно ненавидеть врагов народа. А что она делает? Вступила в недопустимую связь с бывшим заключенным, ныне ссыльным, свирепым врагом нашего строя – как это оправдать? Пусть она ответит себе и ему, Юрию Дроздову, что она делает? А ведь у нее был муж, майор, отличник идейной чистоты, борец за правое дело – и она такого человека бросила! И ради кого? Пусть она честно назовет и тогда сама ужаснется – ради кого?

Галя честно призналась в своем грехопадении, но, сколько могла, защищалась. Да, она в связи с бывшим зеком. И она знает, что это нехорошо, просто ужасно, но ничего не может с собой поделать – влюбилась. И никакой он не враг народа, ее друг, а нормальный советский инженер, не уничтожает, а укрепляет своей работой наш строй. А что до бывшего мужа, то он пьяница, она не понимает, как такого человека можно назвать борцом за правое дело, он борется только за бутылку.

Комсомольский вождь понял, что идейное слово отскакивает от Гали, как сухая горошина от стены.

– Тебя не исправить, Галина. Будем принимать оргмеры.

О том, как принимались оргмеры, мне рассказала сама Галя, прибежавшая – вся в слезах – ко мне после персонального дела, а также наш общий друг Наташа Варшавская, присутствовавшая на разборе. На открытом комсомольском собрании докладчик обрисовал черными линиями моральное падение недавно столь активной комсомолки и поставил на попа жесткий вопрос: как быть? Галю вызвали на плаху, в смысле – трибуну, засыпали вопросами, требовали исправления и раскаяния. Галя сперва отбивалась, потом объявила, что даже если и раскается, то не исправится. Дороги на добрый путь ей нет, она себя уже неспособна переделать.

Наташа с восторгом мне говорила, что один из присутствующих на собрании – отнюдь не комсомольского вида мужчина в штатском – мрачно пробасил при общем безыдейном смехе: «Любовь зла, полюбишь и козла». И еще она рассказывала, что в одном-единственном случае Галя не защищалась, а ответила резко, и это тоже вызвало непристойное одобрение в зале.