Геннадий Семенихин - Взлет против ветра

— Аркадий, вы меня не проводите? — спросила она неуверенно.

— До подъезда? — грустно усмехнулся он, вспомнив, как Елена остановила его когда-то метрах в тридцати от своего дома.

— Не будьте злюкой, — укорила она. — Вовсе не до подъезда. Вы обязательно должны ко мне сейчас зайти. Вы даже не знаете, как это нужно.

— Что за срочность такая? — попытался Баталов обратить все в шутку, но непонятное волнение Елены передалось и ему. — Простите, — поправился он. — О чем может быть речь? Обязательно вас провожу.

Она промолчала и с неожиданной решимостью взяла его руку своей маленькой, чуть влажной от дождя рукой. Так они и пошли. Молча, не говоря ни слова друг другу. Ноги скользили по мокрому, присыпанному опавшими пожелтевшими листьями асфальту дорожки. Когда вышли из-под укрытия осенних деревьев и до ее подъезда остались последние двадцать — тридцать шагов, Елена беспокойно огляделась по сторонам, и он понял, что сейчас ей очень не хочется, чтобы их кто-нибудь увидел вместе.

— Идемте скорее, — сказал он тихо, — видите, дождь как усиливается.

Она благодарно кивнула головой, и оба почти бегом преодолели последнее расстояние. В подъезде было темно, лампочка не горела. Елена почти бесшумно открыла дверь в квартиру, шепотом сказала:

— Входите первым.

В прихожей было тоже темно, и он не сразу различил высокий проем двери, ведущей в комнаты. Только теперь вспомнил, что Крымского дома быть не может, и тихо спросил:

— А мы вашу дочку не разбудим?

— Что вы, — таким же шепотом ответила Елена, — ракетами пали — не разбудишь.

Оттого что было темно и они говорили шепотом, сами не замечая, они быстро утратили ту скованность, которая ими владела, пока шли они к дому через парк. Женщина сняла косынку, потом прикоснулась к мокрому плащу.

— Разрешите, я помогу, — предложил вдруг Аркадий и нетвердыми, плохо повинующимися пальцами одну за другой стал расстегивать пуговицы на ее плаще. Он помог ей высвободиться из рукавов, стал вешать плащ, но не дотянулся до крючка. Мокрый плащ с шуршанием упал на пол. Елена приглушенно засмеялась и, поправляя прическу, закинула руки за голову. И, когда он ее обнял, она даже не сделала попытки отстраниться. У нее были горячие щеки и очень холодные губы. Она их долго не отрывала, а потом доверчиво ткнулась лицом в мокрое сукно его расстегнутой шинели.

— Лена, как же это? — нежно проговорил Аркадий. — Вот и переступили мы черту.

— А ты жалеешь? — прервала она сердито.

— Я? — рассмеялся Аркадий и на мгновение замолчал, испугавшись, что смех этот вырвался слишком громко. — Неужели ты ничего не заметила даже после нашей самой первой встречи?

— Ничего, кроме твоих сияющих мальчишеских глаз… А ты?

— Откуда же? Ты такая непроницаемая.

— И в тот день, когда я нашла тебя перед ерским собранием, на котором тебя собирались осуждать за аварию? Ты и тогда ничего не заметил?

— Заметил, Леночка… только тогда я немножко понял.

— Что же ты понял? Говори.

— Что тебе далеко не безразлично было, трус я или нет.

— Спасибо хоть за это.

Они долго стояли обнявшись. Наконец Елена сказала:

— Любовь часто бывает слишком слепая.

— А может быть, слишком зрячая, — неуверенно возразил Аркадий.

— Это когда она основана на рассудке, — строго поправила Елена.

— Любовь? — покачал головою Аркадий. — разве она может быть основана на рассудке? Любовь — это неуправляемый огонь. В нем и сгореть не страшно.

Елена отрицательно покачала головой.

— Нет, так нельзя, — задумчиво прошептала. — Я тоже отчаянно тебя люблю. Но знаешь, о чем я думаю? Если мы строим светлое общество, — значит, и отношения в нем между людьми должны быть светлыми. И на чем же, как не на правде, должны они быть основаны. На правде и на честности, но отнюдь не на лжи. И если человек не может больше любить другого человека, он должен прямо об этом сказать, чтобы не исковеркать жизнь себе и ему.

— Тебе с ним трудно? — спросил Аркадий, 'на долго молчала, лишь тяжелое ее ды-е да размеренный стук будильника, стояв-, по-видимому, на кухне, слышал он.

— Да, трудно. Я его не люблю. Только ты не спрашивай почему… Может быть, когда-нибудь потом я и объясню тебе это, но только не сейчас. И вот отчего. Если у двоих не ладится жизнь, то нельзя об этом расспрашивать одного. Один никогда не будет полностью прав.

— Почему? — наивно спросил Аркадий.

— Я скажу тебе почему, — остановила его женщина. — Ведь каждый видит окружающий его мир и отношения в этом мире своими глазами и не смотрит на это глазами того, кого разлюбил и только терпит.