Лев Ющенко - Дом над рекой

И напрасно он переходил на прием: он и сам никого не слышал.

Он в последний раз щелкнул выключателем, лампочки на щитке погасли, и в кабине стало совсем темно и холодно.

Тихонов пошевелился и закурил. На самое короткое время Зойка увидела рядом его лицо. Спичка погасла, а ей еще долго рисовались в темноте его полузакрытые, неспящие, думающие, чужие глаза.

И она с тоской вспомнила о Геннадии: если бы он был рядом с ней в этом холоде, мраке, неизвестности!..

Проснулась она от выстрела. За распахнутой дверцей, как на экране, косо летели красные хлопья снега. Постепенно они тускнели, стали розовыми, блеклыми и погасли совсем.

Тогда опять раздался выстрел, и снежинки вспыхнули ярко-зеленым цветом.

Махоркин стоял у самолета и палил вверх ракетами.

Он стрелял в светлеющее небо, и ракеты лопались где-то высоко над землей, окрашивая метельные снега веселым красно-зеленым ярмарочным разноцветьем.

И Зойке спросонья тоже почудилось, что где-то над ними кружится самолет, и она обрадовалась, но потом с грустью поняла: просто это метель поет на все голоса.

Махоркин вытащил из дерматинового патронташа последнюю, седьмую ракету. Но Тихонов тоже спрыгнул на снег.

— Хватит палить, — сказал он. — Никого там нет. Просто вам показалось.

— Да, пожалуй, — вяло ответил пилот, спрятал в карман ракетницу и, подумав, сказал, что нужно готовить сигнальные костры.

Было уже светло, метель затихала, над болотом висела туманная мгла. Все вокруг было белым-бело от снега: кочки, кусты, низкорослый ельник. Только тайга темнела со всех сторон враждебной стеной.

— На пятачок сели, — усмехнулся Тихонов. — Прямо скажем, посадка классная.

И наверное, Махоркин не понял — похвала это или издевка. Он молча открыл багажный люк и достал топорик с железной ручкой.

— Я сам нарублю, — сказал Тихонов и пошел с топором к лесу.

Пока Махоркин расчищал от снега площадки для двух костров, Тихонов приволок ель, срубленную под корень. Он еще несколько раз уходил в чащу, и наконец все было готово. На хвою плеснули бензин, а для дыма набросали промасленной ветоши: тряпки и масло горят черным дымом, приметным на снегу.

Махоркин достал зажигалку.

— Рано еще, подождем, — сказал Тихонов, посмотрев на часы.

Они постояли, покурили, прислушались. Но самолеты к ним не летели.

— Далеко унесло нас от трассы? — спросил инженер.

— Километров на тридцать, — ответил пилот неуверенно.

— Не больше?

— А может, и больше. Куда-то на северо-запад.

— Сами не взлетим?

— Нет.

Махоркин жадно затягивался папиросой — бледный, осунувшийся за одну ночь, в мокрой от снега кожаной куртке, в щегольских хромовых сапогах, заляпанных болотной грязью, весь какой-то взъерошенный, нахохлившийся и сердитый.

— Пожалуй, пора начинать, — покосившись на него, сказал Тихонов. — Заодно обсушитесь у огня.

Пилот присел и чиркнул зажигалкой. Костер вспыхнул разом, полыхнул бензиновым пламенем, затрещал хвоей. Жирный, маслянистый дым заклубился над болотом и смешался с клочьями холодного тумана. Остывая в тумане, дым высоко, не поднимался и лениво заволакивал верхушки лиственниц. Снег вокруг костра таял, и обнажались заросшие травой кочки и гнилые корневища в коричневой торфяной жиже.

А Зойка сидела в кабине и смотрела, как мужчины швыряют в огонь еловые лапы и пламя с треском выстреливает клубы дыма.

Потом они отошли от костра и прислушались. В белесой дымке безмолвно стояла тайга. Из туманной мглы с шорохом сыпалась изморозь. Треск пламени и шорох снега — вот и все звуки. По болоту вяло расползался дым — вот и весь сигнал бедствия.

Они пошли обратно к костру, и под ногами хрустели и хлюпали болотные кочки.

Зойка, замерзнув, сунула озябшие руки в карманы пальто и нащупала какой-то узелочек. В носовой платок были завернуты корки от апельсина. Она вспомнила, как вчера, еще по пути в Заслоны, съела один апельсин и припрятала корочки для настойки, для Геннадия. Еще вчера она заботилась только об апельсиновых корочках. И как давно это было — вчерашний солнечный день, смешной мальчик из бухты Лаврентия, крахмальные скатерти в ресторане, радары и реактивные лайнеры. Все это было много веков назад. И было даже не с ней, а с какой-то другой, очень счастливой Зойкой, — не с той, которая сидит в разбитом самолете на болотных кочках.

И все это из-за долговязого инженера и его синей папки. Зойка с неприязнью смотрела, как он ходит у костра, хлюпая сапогами. А потом вспомнила его полузакрытые, неспящие, грустные глаза и сверток его чертежей, спрятанный под свитер. И вдруг подумала, что этому инженеру еще обиднее, чем ей, сидеть на болоте, сидеть со своим проектом на болотных кочках, когда ему дорога́ каждая минута.