Лев Ющенко - Дом над рекой

А кто виноват? Все понемногу — на земле и в воздухе. Синоптики опоздали с предупреждением, а сам он вовремя не догадался изменить курс, обойти снежный фронт. И все-таки ты в ответе, пилот! Вот тебе и первый миллион налета, Николай Махоркин, вот тебе и командир реактивного корабля. Даже не успел крикнуть на землю: «Беда!» И унесло их пургой куда-то к черту на кулички. На этом болоте сразу искать не станут. Искать начнут в другом квадрате, на трассе Заслоны — Ключевой.

Конечно, потом и сюда прилетят. Но когда?

Он подошел к самолету. Из метели навстречу ему шагнул рослый длиннорукий Тихонов.

Пилот все еще мучил свою зажигалку, высекая бледные искры. Тихонов дал ему огня, ловко прикрыв спичку в широких ладонях.

Подождав, пока пилот пару раз затянется, инженер негромко спросил, какого черта посылают на линию всяких сапожников и недоучек.

Пилот ему соответственно ответил.

И только свист вьюги спас Зойку от необходимости выслушивать этот мужской разговор на болоте, у черта на куличках, за час до совещания в поселке Ключевом.

Она сидела в кабине, укрыв ноги старым спальным мешком, который нашла в багажнике, слушала вой вьюги и мужские неясные голоса и думала о том, что Геннадий еще ничего не знает, сидит в аэропорту, листает журналы, решает кроссворды. А в Ключевом скоро начнется тревога. После партактива Байдаченко соберет инженеров в конторе, и все будут ждать Тихонова с его чертежами. Потом запросят по радио Заслоны и будут сидеть за столом, разговаривая и посматривая на часы. Кое-кто даже обрадуется, что Тихонов опоздал и можно утрясти с Байдаченко свои вопросы, — не каждый день у них бывает большое начальство.

И вдруг в кабинет войдет Людочка, секретарша, и растерянно протянет Байдаченке радиограмму: «Инженер Тихонов вашему распоряжению вылетел пятнадцать ноль-ноль точка Козлов».

И за столом сразу станет тихо, и все переглянутся.

Байдаченко подойдет к окну, прислушается: не летят ли? За окном ветер, метель, погода явно нелетная, и уже смеркается.

Да, самолет исчез в тайге. А вместе с ним и инженер Тихонов, и синяя папка с проектом.

О Зойке они узнают потом. Узнают, что была и такая пассажирка — З. Макарова.

Секретарша Людочка первой прочтет радиограмму из города и со слезами побежит к девчатам в отдел, где Зойку ждут из отпуска.

А может быть, все еще обойдется, думала Зойка. Починят самолет, переждут метель и вылетят. Мало ли бывает вынужденных посадок.

Или к ним прилетит вертолет. Она дремала и грезила, как к ней с неба на вертолете спускается Геннадий, бежит к занесенному снегом самолетику, распахивает дверцу и видит Зойку — сонную, продрогшую, укрытую каким-то старым спальным мешком…

Дверца и впрямь распахнулась. Но в кабину ввалился не Геннадий, а Тихонов, случайный попутчик. Он стряхнул снег с телогрейки и вытер шапкой мокрое лицо.

Из своего угла Зойка робко спросила:

— А мы скоро полетим дальше?

— Вряд ли, — ответил Тихонов. — Вас как звать? Зоя? Знаете, Зоя, давайте подождем до утра. Вы только не волнуйтесь. Утро, говорят, мудренее вечера.

Он вытащил из синей папки все чертежи, оторвал тесемки и связал бумаги в тугую трубку. Потом распахнул телогрейку и сунул сверток под свитер.

Все это он делал не спеша, прочно, сосредоточенно, словно стараясь ничего не забыть и не упустить даже мелочи. И по его движениям Зойка без слов поняла, что дела их плохи и ей не быть в Ключевом ни сегодня, ни завтра и не угощать девчат московскими гостинцами.

С холодком в сердце она поняла, что и ей надо готовиться к чему-то самому трудному — вот так же, сосредоточенно и прочно, как Тихонов, который прячет на груди чертежи и туго затягивает ремень, словно солдат перед боем.

В тусклых сумерках, в холодной металлической коробке, притихшая и бесконечно одинокая, она вытерла слезу и шепотом спросила:

— А как же дальше?

Тихонов не ответил — наверное, не расслышал. За тонкой стенкой выла метель. Снег уже наглухо облепил кабину.

А пилот еще ходил вокруг машины, осматривал, обстукивал, по привычке сбрасывал с нее снег, ощупывал каждую вмятину. Потом влез в кабину и стал возиться у щитка. Тускло засветилась панель рации: «Беда! Беда! Беда!.. Вы меня слышите? Слышите меня? Беда! Как вы меня слышите? Прием!»

Он нервничал и щелкал переключателями и почти кричал звонким, мальчишеским голосом: «Вы меня слышите? Слышите? Прием!»

Его никто не слышал. Его слова гасли на торфяном болотце под свист метели — в трех шагах от занесенного снегом самолетика.