Константин Ершов - Следы - Повести и новеллы

И неожиданно для себя, для отца я спрашиваю:

— Когда же вы найдете руду-то, папа?

И снова томительная пауза.

— Какую руду, сынок?

— Ну ту, которую вы все время ищете.

— A-а… что ж… ищем вот… да… а не нашли… не так это просто. Найдем, я думаю… со временем.

Скорей бы.

— Володя! — окликает отца чей-то голос.

Я промываю глаза и вижу, как к нам приближается тощая фигура: кости, да кожа, жиденькая бородка, — все, что осталось от геолога Горшкова, которого я помню еще по довоенному времени веселым и румяным, похожим на писателя Демьяна Бедного.

— Сколько лет, сколько зим! — восклицает тень Горшкова. — В последний раз, кажется, в сороковом, а?

— Когда же ты вернулся? И откуда? С фронта?

— Был и на фронте…

Потом, наклонившись к уху отца и поглядывая по сторонам, рассказывает хриплым шепотом:

— В плену тоже довелось побывать, Володя. Это страшно, Володя. Чудом вырвался. Вернее, не я, а мощи мои… Мощи, Володя… Ну а ты-то как, Володя? Как семья? Детишки?

— Семья жива… относительно здорова, — виновата произносит отец. — Вот сынок… школьник.

— Что ж, и слава богу! Живы, здоровы… Чего ж еще?

— Младший прихварывал. Но теперь лучше.

Я вижу, как мимо нас бойко скачет на одной ноге, словно мальчик, играющий в классы, инвалид с шайкой в руке. Возле тела, над которым неутомимо трудится банщик неожиданно останавливается, смотрит.

— А не противно тебе, Семен, мылить эту свинью? — начинает он укорять банщика. — Гляди, вон ты упарился весь, а этот тыловой боров и пальцем не пошевелит. Ух, гад!

Он замахивается на толстяка шайкой. Толстый визжит, а банщик Семен кидается наперерез, прикрывая толстяка жидким своим телом, как какую-то святыню:

— Не фулиганьте, гражданин! Ослобоните моечную! Вы выпимши!

— Эх, Семен, холуйская твоя душа. Имя даже мое и то позабыл. Перед кем же ты стесняешься назвать меня по имени? Перед этой сволочью?

Семен, видимо действительно поначалу не узнавший его, издает радостный возглас:

— Колода Степан! Землячок!

Он бросается обнимать своего одноногого земляка, но тот гордо отстраняет его и, сплюнув, резюмирует:

— Была колода, да упала в болото. Не думал я встретить тебя здесь, Семка!

Сказав это, он быстро скачет к выходу…

— Ну, как там на фронте? — тихо спрашивает отец у разместившегося тут же Горшкова.

— Трудно… Но, знаешь, ничего у них не выйдет. Просто ничего. Понял я, Володя, что народ-то у нас кряж… Ты не смотри на меня — духом кряж!..

— Значит, выдержит?

— Выдержит.

Он разжимает ладонь, на которой тонкая мыльная пластинка.

— Мыльце вот смылилось. Мыльца не найдется?

Потом отец трет Горшкову спину, а тот все расспрашивает:

— Иван Дмитрии жив ли?

— Жив. Сыновья его воюют.

Потом Горшков умолкает. А отец все трет и трет ему спину.

— Не устал? — спрашивает отец.

Горшков не отвечает и вдруг начинает странно клониться книзу.

Отец едва успевает подхватить его.

— Человеку плохо! — кричит кто-то.

Сбегаются люди.

— В предбанник его! Здесь парко.

— Упарился бедняга. Отощал. Нынче банька-то не всем впрок.

Горшкова осторожно поднимают на, руки и медленно несут к выходу. Отец тоже несет его.

А я остаюсь один. А тут еще разносится слух, что вода кончилась. Начинается паника. Появляется в дверях человек в грязном халате:

— Товарищи, кто не домылся, пройдите организованно в моечную номер два!

Все кидаются к узкому проходу. Образуется пробка. Те, у кого намылена голова, двигаются к выходу на ощупь. А я сижу на опустевшей скамье с шайкой и растерянно смотрю на проносящихся мимо голых людей. И вдруг слышу далекий голос отца. Отец пробивается ко мне оттуда, из предбанника, но встречные не пускают его. Я кидаюсь ему навстречу. И так мы долго пробиваемся друг к другу сквозь мыльные и мокрые тела…

Приходим домой.

— А у нас гостья, — сообщает радостно мать.

— Кто?

— Нина!

Из комнаты навстречу нам как вихрь вылетает женщина, — сияющая, красивая, в каком-то необыкновенном платье. Она обнимает отца, меня и смеется. А я стою обалдевший и не могу отвести от нее глаз.

Кисигач Нина. Младшая сестра моей матери. Нет, фамилия у нее совсем другая. Это я так называю ее: Кисигач Нина, потому что живут они возле озера Кисигач, и произносит она это слово ослепляюще-жгуче: Ки-си-гач!.. Муж у нее — знаменитый врач. Врач с озера Кисигач.

Тетя Нина тормошит нас, забрасывает вопросами, приглашениями, подарками:

— Когда же вы, наконец, приедете к нам в Кисигач? Люди!.. Ну, пусть хоть Котька приедет в это лето! И почему он у вас такой угрюмый? Котька!.. Володюша! Дорогие!