Константин Ершов - Следы - Повести и новеллы

Случилось непоправимое. Начальник одного крупного учреждения, живший в нашем доме, при входе в дом был полит сверху не разборчивой к рангам Феклой. Сначала он подумал, что кто-то поливает на балконе цветы, но когда сквозь балконную решетку просунулась голова Феклы, стало ясно, что не цветы. Разгневанный, он влетел к нам в квартиру и в качестве обвинения положил на стол пострадавшую шляпу. Побушевав, он ушел, а мы сидели и, как зачарованные, смотрели на оставленную им шляпу. Смотрели долго. Никто не знал, что с ней делать. Наконец, отец осторожно взял шляпу за поля и отнес ее на кухню, где она была поставлена на просушку возле печи. Потом меня попросили удалиться из комнаты. Совещались около часа. Не надо было подслушивать, чтобы понять, что речь шла о Фекле.

— Вы продадите Феклу? — спросил я у отца с надеждой.

— Возможно, — ответил отец, отводя взгляд.

Вечером я сидел под столом, когда отец и дядя Вася провели Феклу в ванную комнату. Она не упиралась. Я выполз из-под стола и убежал на улицу.

— Что с тобой? — спросил Вовка.

— Сейчас там режут Феклу, — ответил я и показал на выходившее на улицу окошечко ванной. Там горел свет и метались какие-то тени.

— Позырить бы! — сказал Вовка и полез было вверх по трубе, чтобы поглядеть, как это режут, но я стянул его вниз за ногу.

На другой день утром, когда зашел в ванную, я увидел под потолком подвешенную за рога голову Феклы. Глаза ее вопросительно смотрели на меня.

А вечером пришел Ишутин Иван Дмитрии. Он принес полведра браги. По-видимому, его пригласили на Феклу.

Я бесшумно сидел под столом. Вскоре Ишутин и отец захмелели.

Отец. Остались от козлика рожки да ножки… Жалко скотину. Написала на голову важной персоне… Стыдище. Но и нас понять надо. У нас Мишенька больной… Хорошо, Мишеньке стало лучше, а не стань ему лучше, ни за что бы не дал Феклу под нож. Кушай, Ваня…

Ишутин. Что ж, кушать успеется… Выпить надо. Канительный был этот поиск.

Отец. Сысоева балка…

Ишутин. Кто б мог подумать, что именно там!..

Отец. И в то же время сколько мы ходили вокруг нее, сколько принюхивались! Нет-нет, да и свернем к Сысоихе. Чуяло сердце: там бурить.

Ишутин. И не ошиблись. Лучших кровей руда.

Отец. Теперь скорее в дело ее: рыло своротить Гитлеру!

Ишутин. Немец-то уже далеко. Фролушка пишет: скоро вышибем его за пределы России.

Отец. Ну что ж, руда эта нам и после войны сгодится. Хорошая руда у хорошего хозяина…

Тут я не выдержал и вылез из-под стола:

— Значит, нашли руду, папа?

Отец. А ты что здесь делаешь, рудознатец? Ишутин. А-аг гуси Рим спасли!

Я. Нашли, папа?

Отец. Нашли, сынок…

Удовлетворенный ответом, я лезу обратно под стол. И там уже чуть ли не пляшу от радости. А Вовка сомневался! Дурак он после этого.

После уроков Фима Кукин раздает булочки и сахар. Теперь уже нам дают не по кусочку черного хлеба, а по теплой, почти горячей булочке. С булочкой расставаться особенно горько. Крохотную щепотку сахарного песку я зажимаю в кулаке, а булочку запихиваю в карман брюк. Спускаясь медленно по лестнице, я чувствую на ноге ласковое булочкино тепло и, не удержавшись, отламываю небольшой кусочек. За кусочком следует второй, третий… Вскоре в кармане остаются одни крошки. А у выхода меня поджидает Девятов. Что я скажу ему? Может быть, попробовать улизнуть? Но поздно. Вот он заметил меня, идет навстречу. Чтобы хоть как-то оттянуть час расплаты, я протягиваю ему кулак с горсткой песку. Песок размок, прилип к ладони. Ссыпав песок себе в рот и лизнув языком мою сладкую ладонь, Девятов спрашивает:

— Булочка где?

Я что-то бормочу в свое оправдание. Он молча берет мое ухо и несколько раз поворачивает его то вправо, то влево. И тут страшная обида поднимается во мне. За что, по какому праву он должен есть мои булочки, крутить мне ухо?! И какой он мне покровитель? Паразит он мне, а не покровитель! Я молча бросаюсь на своего липового покровителя, колочу кулаками в его ватную грудь, бодаю головой в живот. Он отмахивается от меня, отступает. Для него это явная неожиданность. Появляются какие-то люди. И тогда Девятов, сделав еще один оборот моему уху, быстро скрывается за углом.

Я иду домой. О, кажется, я снова лечу! Интересно, когда впервые обнаружилась у меня эта летательная способность? Кажется, когда я гнался за ворами. Потом, когда мне срезали коньки. И вот теперь, когда я освободился от Девятова. А ухо мое горит, как сигнальная лампочка. Это ничего. Ведь я поднял руку на хулигана Девятова. Я знаю, это сулит мне новые неприятности. Зато я свободен. Свободен от кабальных обязательств, от позорного покровительства.