Анатолий Ябров - Паду к ногам твоим

Куму Нюрку Евланьюшка невзлюбила, когда у той вспыхнула ревность. «Ба-ах, нашла кого ко мне ревновать!» — оскорбилась Евланьюшка. Выпроводить бы ее тогда из дома, закрыть перед ней двери, но пришлось бы самой заниматься огородом, мытьем полов, стиркой. И Евланьюшка смирилась с положением. Но если раньше относилась к ней ровно, как к своей кошке, ловившей мышей, к псу Барину, охранявшему дом, то после, встречая Нюрку с ее визгливой оравой, именовала в душе не иначе как тварью.

Кума хотя и работящая бабенка, но все же до того была не собранна, что о ней даже ходили по Вороньей горе поговорки: сбилась, мол, с ног, как Нюрка Спивачихина; в доме содом Спивачихин. Кума Нюрка вся была в поисках. Одеть дитя надо — ищет рубашку; сварить обед или ужин — ищет крупу, приправу, ищет спички, соль; самой собраться, чтобы выйти на люди, — ищет чулки, юбку, ищет кофту, платок. Куда-то запропастился утюг, а надо хоть мало-мальски погладить мятую-перемятую одежду. Ищет, ищет, нашлепает всем, изругает всех, в том числе и мужа, выпроводит из избы ревущих и сердящихся, встанет посреди комнаты и шепчет:

— Черт, черт, поиграй да отдай.

Черт по натуре, видать, был не очень покладистый: редко наводил куму Нюрку на нужный предмет сразу после заклинанья. А может, любил с ней, горячей, поиграться. Только мучил ее, рогатый, без зазренья совести. С появлением Евланьюшки и на ней кума Нюрка стала срывать зло:

— Хоть че говори, а платок ты спрятала. Скалить зубы вздумала? Я те поскалю, куркулиха! — и на все Евланьюшкины оправдания отвечала одним: — Да куды ж ён подевался?

Дела же с квартирой все не ладились. И хотя кум Андреич много пил с нужными людьми, но как-то так выходило, что в самый последний момент, когда нужно было уже получать ордер, кто-то вдруг вмешивался и срывал все. Кум Андреич, расстроенный больше, чем сама Евланьюшка, вздыхал с трагическим огорчением:

— Опять мы недодали…

Яркая весна, а затем и жаркое лето не порадовали Евланьюшку. Запах плесени мучил ее больше, чем житейские неурядицы. Открывала Евланьюшка двери и окна, чтобы проветрить, напитать живым пахучим теплом лета веранду, но зоркая кума Нюрка тотчас же замечала это и затворяла окна и дверь:

— Ты для че мне мух пущаешь?

Сердилась Евланьюшка: уж как появится своя квартира — на порог не пущу Спивачиху. Нет, не пущу. Ни за что не пущу. Натерпелась…

И вот наконец кум Андреич объявил:

— Молись боженьке: седни все разрешится. Гляди-ко… Ты че посмехаешься? Говорю, разрешится! Ты-тось, главно, не жадовай: доставай рупь! Рыск, конешно, велик. Но че поделаешь? Вот вчерась с Мишкой Супониным к одному субчику прям на дом ходили. Пьет, соглашается. Но у меня, говорит, начальник есть. Позвали и энтого. Тож пьет и тож соглашается. Но, говорит, и у меня начальник есть… А? Как тебе, дорога́ кумушка, ндравится это?

— Ба-ах! Что ж такое получается?

— Сказка про белого бычка. Мы сердились на восемь начальников. И так прикинули с Мишкой-тось Суконниковым…

— Супониным, — поправила Евланьюшка. — Да ты-то откуль знаешь его?

— Сам же, вспомни, называл Супониным.

— Суконин, Супонин — ладнось, один черт. Мы с им, говорю, срядились. Восемь! И не больше. Каждому по сотельной бумажке надоть? Мизер, конешно, но… Не хоромы требываем. И на обмыв сотельную… Начальники рябиновой и губы не помочут. Им коньяки со многими звездами подай. Понимаю, кума. Горькое чувствие испытываешь. Вроде б как псу под хвост пускаешь денежки-тось. А ничего не поделаешь…

«Ну как врет? Брехун-то он… ищи такого по свету — и найдешь ли? Облапошит он тебя, Евланьюшка. Останешься ты без копеечки. И пойдешь, пошагаешь по миру. Станут мальчишки травить собаками. А люди встречать насмешками: побирушка идет, побирушка идет. Будешь, Евланьюшка, палочкой-батожком отмахиваться. Слова обидные, сердце ранящие, выслушивать. И где ночь застанет, там и спать ляжешь — под елочкой, под сосеночкой, во сыром поле, на холодном снегу. Ох, Евланьюшка ты, Евланьюшка!..»

— Дак поняла, че я говорил? День решительный.

«А вдруг не врет кум? Не решусь — отступится, что ж я стану делать потом?..»

— Вместе б нам пойти, кум Андреич.

— Они ж тебя знать не знают! Перепортишь дело-тось — и зачинай сначала. А я сытый. Будет с меня! От твоего недоверья мне уж тошно. Ищи-ко сама. Може, причеты кого и пожалобят.

Андреич сплюнул и, потеряв всякий интерес к своей куме, пошел на улицу. Уже за скобу двери взялся, но тут Евланьюшка сломалась. Позвала: