Валерий Осипов - Разрушение храма

Зачем прогресс, движение вперед, углубление связей, расширение представлений, эмансипация, политехнизация, интеграция, бег трусцой, — зачем все это, если человечество до сих пор все еще так беспощадно к самому себе — к своей самой первоначальной и самой хрупкой стадии, к самому незащищенному участку своего бытия, — к своим колыбелям?

Почему мы так безответственны к будущему? Почему, умея думать о нем официально, мы не умеем заботиться об этом будущем неофициально, под крышей своего дома? Почему давим мы на слабые плечи детей тяжестью наших низменных страстей и необузданных инстинктов?

И что же это, в конце-то концов, такое — несовершенство человеческого рода вообще или каждый раз вывих одной, частной судьбы, — эго преступное игнорирование беззащитности детского естества от скверны взрослой жизни? («У ребенка будет другой отец», — вспомнилось Курганову.) Может быть, это и есть самое главное и самое ужасное наследие прошлого (капитализма, феодализма, рабовладельческого, первобытного строя) — небрежение к своим колыбелям, непонимание того, что еще в колыбели несовершенство жизни наносит будущему человеку свой самый главный и самый сильный удар? Ведь первые представления о несовершенствах своего первобытного мира первобытные дети получили от своих первобытных родителей. И дети-рабы оставались рабами дольше, чем нужно, потому что видели, как медленно расстаются со своим рабством их матери-рабы и рабы-отцы… И так это все шло, ехало, катилось от века к веку (на смену рабству людей приходило рабство страстей и инстинктов), и человечество рубило себя под корень, пилило свой сук, перетаскивало свои пороки и прихоти из феодализма в капитализм и дальше, замедляя свое движение вперед, помимо других причин, еще и в те мгновения, когда не щадило своих колыбелей, когда находило своим детям «других» отцов и матерей, когда выворачивало свои скверны над своими колыбелями.

…Сын успокоился и затих. Курганов поднялся с пола и сел на диван. Мальчик засыпал.

— Ты не уедешь сегодня от нас в командировку? — спросил он сквозь сон.

— Нет, нет, не уеду, — поспешно ответил Курганов и подумал про себя: командировка — вот как она объясняла ему мое отсутствие.

— Ты останешься с нами?

— Останусь… Спи, маленький…

— И сказку мне вечером расскажешь?

— Расскажу.

— Ты приходи обязательно рассказывать сказку, ладно? И скажи маме, чтобы она мне молоко не давала. Оно горячее…

— Хорошо, скажу…

— А про что ты мне расскажешь сказку? — сын открыл глаза и улыбнулся.

— Про волшебника.

— Он добрый?

— Конечно, добрый.

— А баба-яга плохая?

— Плохая…

— А ты мне расскажи одну половинку сказки сейчас, а вторую половинку вечером, ладно?

— Ну хорошо… Только ты повернись носом к стенке, положи под щеку ладошку и постарайся увидеть мою сказку, как по телевизору…

Сын послушно перевернулся, подложил под голову руку и затих.

— В некотором царстве, в некотором государстве жил-был добрый волшебник, — начал Курганов. — Он был очень старенький, этот волшебник, и у него была большая белая борода…

— Большая-пребольшая?

— Большая-пребольшая… И вот однажды собрался добрый волшебник в лес… Идет он по лесу…

— А лес волшебный?

— Конечно, волшебный… Ну вот, идет он себе по лесу, и вдруг навстречу ему…

— Волк?

— Нет.

— Медведь?

— Нет.

— Крокодил?

— Нет.

— А кто же?

— Другой волшебник, злой…

— Он хороший или плохой?

— Конечно, плохой. Разве может злой волшебник быть хорошим… Ну вот. «Как поживаешь, сосед?» — спрашивает добрый волшебник. «Да так, помаленьку», — отвечает злой волшебник. «А что-то тебя давно в лесу не видно?» — спрашивает добрый. «Мы с бабой-ягой в соседнее царство-государство летали, — говорит злой, — нужно было кое-какие делишки обделать». — «Ну, понятно», — говорит добрый. «Слушай, — говорит доброму волшебнику злой волшебник, — у меня к тебе есть одна просьба». — «Какая?» — спрашивает добрый. «А вот какая… Мне тут надо уходить в отпуск — путевка свободная подвернулась… Может, ты пока побудешь вместо меня?.. А когда тебе придет время в отпуск идти, я за тебя побуду» — «А как же я буду вместо тебя? — спрашивает добрый волшебник. — Я ведь не умею. Я же добрый» — «А чего тут уметь? — говорит злой волшебник. — Вот, скажем, пришла к тебе какая-нибудь фея и говорит…»

Курганов замолчал, прислушиваясь. Мальчик спал. Марлевая повязка на его шее топорщила длинные, давно не стриженные мягкие волосы, запах которых Курганов сразу же вспомнил, как только в памяти возникла картина купания сына на кухне, когда он был еще совсем маленьким, грудником: он, Курганов, держит на руках над ванночкой розовое, блестящее от воды, шевелящее сразу и руками и ногами шестимесячное существо, у которого, когда на него льют сверху теплую воду, глаза, от страха и от восторга одновременно, делаются очень круглыми и очень синими…