Вера Щербакова - Февраль - кривые дороги

Родион Гаврилович невольно позавидовал родственникам: сумели вот люди оградить свой покой!

Самохина радостно удивила дочка: вытянулась, похорошела, станом и лицом она напоминала мать. На календарях при старом режиме рисовали таких девушек.

Отец и дочь всплакнули при встрече, но под взглядом дородной тетки Тоня поспешила вытереть глаза, как бы не подумала, что недовольна своим житьем. Нет, нет, домой к мачехе она ехать не собиралась, а жилось ей здесь неплохо.

Тоня в этом году закончила девятилетку с кооперативным уклоном, и дядья, обсудив между собой судьбу племянницы, положили учить воспитанницу дальше, везти ее в Москву.

Тоня не возражала, хотя и большой охоты не выказывала. В семнадцать лет ее стали занимать другие мысли: хотелось хорошо одеться, погулять.

Бездетная вдовая тетка Дарья, которой было поручено ее воспитание, в молодости слыла щеголихой и не считала за грех, если девушка повеселится.

— Но с умом, — поучала она. — Здесь для тебя женихов — раз, два и обчелся. А в Москве, глядишь, подцепишь какого-нибудь начальника с портфелем. При твоей-то мордашке! Для женщины наипервейший фарт удачно выйти замуж. Так было во веки веков, так и останется.

Тоня слушала не моргнув, впитывая в себя женскую премудрость.

Отец не возражал: в Москву так в Москву. Его тревожил предстоящий разговор о векселе, который он решил отложить до завтра, а пока крепко, как давно с ним не было, уснул на деревянной широкой кровати с образком у изголовья.

Родиона Гавриловича разбудили к заутрене. Выпив стакан чаю с размоченным черным сухариком, он чувствовал какую-то особенную пустоту в желудке от трехдневного говения. Как истовый богомолец, гость отказался от тарантаса и отправился в церковь, что была за три версты от дома, пешком.

Теплое, умытое росой утро, с приятным для слуха нежным перезвоном колоколов, сопровождало его на всем пути, вызывая невольные слезы. В памяти вставало прошлое. По этой дороге много лет назад он ехал венчаться с будущей матерью Тони. На ней было белое платье со шлейфом, шелковая вуаль.

Колокольный звон смолк на последнем, особенно звучном ударе, а Родион Гаврилович никак не мог унять грустных своих мыслей.

В церкви ему неожиданно сделалось плохо от боли в животе, будто поднял что-то тяжелое. Он застонал и, ничего не видя вокруг, еле дотащился до широкой лавки, где сиживали обычно одни немощные старухи да нищенки.

«Господи, что это со мной? Уж не смертушка ли пожаловала?» — в страхе подумал Родион Гаврилович, превозмогая боль.

Боль не отпускала, а все нарастала, захлестнув сознание. Очнулся Самохин в церковной сторожке на чужой постели и не сразу понял, где он. С сознанием тотчас вернулась резь в животе.

Участливое лицо пожилой женщины склонилось к нему, и голос откуда-то издалека спросил:

— Чем маешься, сердечный?

— Говел я. Живот болит...

Женщина быстрым, вороватым движением притронулась к нему. Он охнул, на лбу выступила испарина.

— Плохо твое дело, родимый. Заворот кишок, должно быть, у тебя. Где живешь-то? Надо бы родным весточку подать.

Родиона Гавриловича везли на подводе. Сначала остановились у дома, благо по пути было, потом тронулись в больницу. От тряски он несколько раз словно проваливался в какую-то темноту, а когда открывал глаза и видел свет перед собой, звал Тоню. Он помнил, что она идет у телеги, и в минуты облегчения чувствовал легкую прохладную руку дочери на своей голове. Тогда становилось не страшно даже умереть.

Ксения Николаевна Самохина, бывшая Воронцова, на сорок четвертом году жизни овдовела еще раз.

В черном платке, по-монашески низко прикрывающем лоб, она шла за гробом мужа и не могла плакать.

— Не везет бабочке, что ты будешь делать! — говорили увязавшиеся за похоронной процессией люди.

На похороны приехала Тоня с дядьями, привезли с собой кутью и разной снеди для поминок. Они переночевали у вдовы, чтобы наутро помочь ей распродать товары покойного, раз Ксения Николаевна по своему неумению и нежеланию отказывалась вести торговлю дальше. Препираться они не стали, сочли ее доводы разумными.

Среди бумаг покойного братья обнаружили их неоплаченный вексель на пять тысяч рублей и предъявили его вдове.

Ксения Николаевна, потрясенная внезапной смертью Родиона Гавриловича, а теперь еще и векселем, совсем потерялась и не знала, как вести себя. Гости сидели, она стояла, медленно переводя глаза с одного на другого.

— У меня нет таких денег... Я всегда и во всем верила Родиону Гавриловичу, — сдавленным голосом, наконец, произнесла она и для чего-то добавила: — Воля ваша, делайте со мной что хотите!