Александр Осипенко: Огненный азимут

— Я занят, не видите? Подождите.

— Товарищ военврач, это очень срочно.

— Я сказал, подождите. Даже если немцы в двух ша­гах, я не могу прекратить операцию.

На лице у хирурга капли пота. Одна из сестер марле­вым тампоном вытерла ему лицо.

"Спокойно режет",— подумал вестовой и вышел.

Во дворе рокотал мотор автомобиля. Гулкое эхо отра­жалось где-то в пустых хлевах и возвращалось обратно. Ка­залось, работает не один, а пять... десять моторов.

Вестовой присел на завалинку, закурил. Скоро ли окон­чится операция? Задерживаться ему запрещено. Возвра­щаться без Герасимени — тоже. Зачем она понадобилась? Ночью... "Это неспроста. Может, жена начальника штаба? Черта с два жена".

Он плюнул в черноту ночи, растоптал сапогом окурок. Думал этой ночью выспаться. Дудки!.. Хоть бы за делом по­сылали... Обидно!

Яркая полоса света вырвалась из открытых дверей. Потом на молочно-белом фоне появилась тень. Вестовой вско­чил. Хирург медленно снимал с лица марлевую маску.

— Где вы тут, вестовой.. Я вас не вижу.

Хирург протер очки, надел на нос.

— Я здесь, товарищ военврач...

— Давайте пакет.

— Товарищ военврач, приказано доставить в штаб лей­тенанта медицинской службы Герасименю.

Хирург совсем не по-военному удивился:

— Батенька, у меня же сегодня еще одна операция. Как там не понимают этого?

— Приказано доставить немедленно...

— Люда,— позвал врач, полуобернувшись на пороге,— тебя в штаб вызывают...

Закрыв дверь, он прошелся перед хаткой. Потянулся так, что даже халат затрещал по швам.

— Погода, молодой человек,— загляденье. Теперь бы в Крыму под тентом лежать...

Из хаты вышла девушка. Пышные волосы, пронизанные светом, падающим из оконца, казались белыми.

— Лейтенант медицинской службы Герасименя,— звон­ко отрапортовала она.

— Пойдете со мной,— сказал вестовой и вдруг смутил­ся: он же верхом на лошади, а она как? В штабе ничего не сказали. На всякий случай он решил вести лошадь на поводу.

— Далеко это?

— Километра полтора.

— Безобразие, — проговорил хирург.— Долго, Люда, не задерживайтесь.

Вестовой усмехнулся: чудак, будто и не на войне. Не задерживайтесь!.. Ну и чудак!

...Штаб размещался в деревне, утонувшей в садах. С ого­родов на узкую улицу долетал влажный запах ботвы и ма­ков. Людмила впервые за все эти дни почувствовала не запах эфира, а цветов — и дышала полной грудью. "Как хорошо пахнет мак,— подумала она и вспомнила свой дом, огоро­дик, обнесенный изгородью, и цветник под окном.— Вероят­на, и у нас цветут маки и резеда на грядках".

— Направо, товарищ лейтенант, — сказал вестовой, сво­рачивая в узкий темный закоулок. Шагов через сорок он сказал: — Приехали.

Мимо часового они прошли в сени, оттуда в хату.

Тут ярко горела лампа. Окна плотно занавешены, и по­тому в комнате душно и дымно. За столом, положив голову на руки, спал человек. Он проснулся сразу, как только вошли Людмила с вестовым.

Герасименя заметила, что вестовой смутился. Он, наверное, увидел здесь не того, кто посылал его за ней, хотел доложить по форме, что приказание выполнил, но что-то ему помешало.

— Можете идти,— сказал полковник.— А вы, лейтенант, останьтесь.

Людмила ничего не поняла. Вестовой, козырнув и громко стукнув каблуками, вышел. Герасименя все еще стояла на пороге.

— Проходите, садитесь... Я вот было задремал...

Полковник напоминал Людмиле их преподавателя по детским болезням, вечно измотанного семейными неполад­ками человека. Казалось, он вот-вот достанет из кармана платочек, зажмет им крупный мясистый нос и только потом скажет: "Дети, дорогие мои, приносят родителям очень много хлопот и тревог, особенно в годы младенчества, когда на них обрушиваются самые разные болезни возраста. К сожалению, дети не помнят этого, когда становятся взрос­лыми".

Под потолком гудели сонные мухи, навевая тоску, У Людмилы стали слипаться веки. После лазаретной толчеи и нетерпеливого возбуждения операционной здесь было слишком тихо. Это расслабляло.

— Вы писали рапорт,— начал полковник,— о переводе вас в боевые порядки войск. Вам разве не нравится меди­цина?

"Ага, вот почему вызвали",— подумала Людмила, сразу вспомнив десятидневной давности случай, когда она выска­зала желание быть на передовой. Тогда на нее накричали, приказав служить Родине там, где она служит. О рапорте она уже забыла. И вот снова...

— Медицина мне нравится, но я считала, что смогу при­нести больше пользы на передовой, Я — снайпер и радистка. Кроме этого, я кончила аэроклуб. Наконец, я хорошо знаю немецкий язык и могла бы служить в разведке. А медиков и без меня хватает.