Сергей Гуськов - Пути и перепутья

— Уйдем отсюда, Аркаша?

Хаперский поднялся следом за Чечулиной, но тоже медлил, глядя на Олега. И как бы все обернулось, одерни Олег Зажигина, как бы сказалось на многих из нас, я и по сию пору иногда размышляю. Ведь иные мгновения, бывает, растягиваются на долгие годы, случайности превращаются чуть ли не в «вечный двигатель».

Но Олег, будто заскучав, отвернулся в сторону, а Зажигин, опустив подробности, с наслаждением выпалил:

— А Хапра-то, я извиняюсь, высекли!.. За брехню! Прямо на улице! По этой самой — как ее?.. Она у него белая-белая!..

— Подлец!

Почему с этим криком Хаперский, будто ослепленный, бросился не на Зажигина, а на Олега, объяснить не могу. И как Аркадий, осев от встречного удара в голову, исчез потом, не помню. В ушах остался ликующий басок Зажигина:

— Все, Пролеткин! Дуй за родителями или суши сухари да ногти отращивай — кирпичи в тюряге расцарапывать! Он к папочке жалиться побег!

И его же, Зажигина, слова на классной перекличке, когда назвали Хаперского:

— Нетути их… Мигрень… После курорта!

В голову саданули будто не Хаперского, а меня самого! В классе в тот день я, казалось, одно и видел — как нашу парту со всех сторон обстреливают любопытными взглядами и как Олег катает желваки по скулам.

На переменах нас с ним все обходили, но после уроков за воротами школы к Олегу незаметно пристроился тщедушный Елагин, тронул за плечо, сказал чуть слышно:

— Ты ни при чем, Олег. Спросят — любому скажу. И другие тоже.

— Я не хотел его бить, — голос Олега дрогнул. — Сам нарвался!

— Знаю, не переживай! — Володька тряхнул новеньким портфельчиком. — Пойдем лучше к нам, а?

— Сам хвастун, трепло, а на других зло срывает, — бубнил Олег. — Звон-то услышал от отца своего, а в чем дело — без понятия… Батя мой мне все объяснил… В прокуратуру и правда было письмо, что три квартиры распределили по блату. Но нас оно не касалось. А батя мой, когда в завкоме это письмо обсуждали, от своего ордера отказался…

— Почему? — удивился Володька. — Уж кто-кто, а отец твой первый на все права имеет.

— Еще бы!.. Нам он только объяснил, что не с его деревянной ногой по этажам лазить. И что вроде бы ему не в каменном мешке, а у земли и сада пожить охота, чтоб никто не мешал. А мать сказала, что квартиру давали на первом этаже и она ему понравилась, когда смотреть ходили, а он взял да уступил ее тоже инвалиду, но многосемейному… Ох и злилась она на него! Да и мне обидно. Теперь ковыряйся в земле, по сто раз в день к колонке за водой бегай… Но отец, он такой… Не пойму я его! Чем хуже для него, тем лучше у него настроение, на наши слова знай посмеивается… А Хаперский — гад! — все шиворот-навыворот… И отец-то его вовсе не прокурор, а следователь в прокуратуре — так мой батя сказал…. Зачем Хапер врет? Чтоб над другими возвыситься? А перед ним пригибаться, что ли?

— Не знаю! — Володька от радости, что Олег послушно свернул к его дому, даже подпрыгнул. — Мне никто не мешает, все друзья. А ты, раз прав, выкинь эту глупость из головы. Я, знаешь, что тебе покажу? Во-первых, гербарий — в Крыму собирал. Во-вторых…

— Нет! — до Олега наконец дошло, куда нас занесло. — К тебе, Володька, ни за что не пойду!

— Почему? — Лицо Елагина вытянулось.

— Не хочу, и все! Это мамаша моя тебя научила со мной подружиться. От улицы отбить… А я привык без нянек! Пока!..

— Олег! — С трудом пересилив себя, Володька взглянул на Олега глазами, полными слез. — А если не мать? — спросил чуть слышно. — А если я сам? Я — понимаешь?

— Зачем? — Олег дернул плечами. — Для тебя ж все друзья. Только что хвалился.

— Все… Но если б ты знал… — Слезы все-таки подвели Володьку, и он махнул рукой. — Извини. До свидания.

— Чего с ним? — Олег озадаченно выпятил пухлые губы. — Как девчонка… Постой, Елагин! Чего ты? Обидел кто-нибудь? Заступимся!..

— Не знаю… — Володька шагнул с дороги на пыльную траву, присел на бугорок и сбивчиво заговорил, комкая носовой платок: — Добра всем хочу, хорошего. А никто не понимает… Ты не смейся. Меня Ирка Чечулина выгнала из дома. Не она, правда, — ее мать. Какая разница? Я портрет с Ириной карточки нарисовал и хотел ко дню рождения подарить. А ее мать… И вообще… Почему люди не понимают других людей? Во всем видят плохое, не верят…

— Я верю, — Олег поколебался и сел рядом с ним.

Но Володька вскочил:

— Так пойдем ко мне, Олег! Прошу!.. Я на пианино тебе поиграю. Пять лет хожу в музыкалку, осточертело — этюды, гаммы, — хотел все бросить. А тут как прорвало!.. Я и по ночам играл… Чужое… Свое… Стихи, как и ты, попробовал кропать — слова не вяжутся. А музыка… Как помешался. Даже на алгебре нынче ноты вместо формул писал. Ты знаешь? Я вальс сочинил! Сонату! Ноктюрн!