Эдуард Русаков - Театральный бинокль [сборник]

— Не очень смешно, — сказал я дрожащим голосом. — В таком случае, о какой квартире идет речь?

— А вы не помните Котикова? — спросил главный врач. — Ну, того, который два года назад ушел от нас в диспансер…

— Ну и что?

— Так ведь Котиков точно так же получил тогда свою квартиру. Ему, правда, пришлось самому посуетиться. Никто ему особенно не помогал — он сам все проворачивал.

— Что проворачивал-то?

— Так вы забыли? Старушку слабоумную в дом инвалидов, а Котиков — в ее квартиру. Все по закону, никаких нарушений.

— Ну, а я? Тоже, что ли, такой вариант?

— Еще лучше! — воскликнул Антон Трофимыч. — Вам только рот раскрыть — и проглотить. Все готово, разжевано… Бабушка осмотрена комиссионно, в диспансере, в ближайшие дни будет стационирована в нашу больницу.

— Только не в наше отделение! — быстро перебил я. — А то вдруг заведующий даст ее мне на курацию…

(Сам-то я — давно уж не заведующий).

Главный врач усмехнулся, прищурился.

— Не волнуйтесь. Не в ваше. Через некоторое время будут готовы документы в дом инвалидов, а вы за этот период легко успеете оформить свои бумажные дела. Я помогу. Предварительное согласие исполкома уже имеется. Я напишу соответствующее ходатайство от имени больничной администрации. Подпишут и предместкома, и секретарь парторганизации… Все будет О’кей, дорогой Валентин Петрович.

— Постойте, постойте! — перебил я снова. — А как же родственники? У нее разве нет никаких родственников? Я, предположим, вселюсь, а потом возникнет какой-нибудь, предположим, племянник и скажет…

— Чушь. Никто ничего не скажет.

— Значит — нету родственников?

— У нее есть дочь.

— Вот видите! Дочь предъявит претензии…

— Дочь сама хочет, чтобы кто-нибудь занял эту квартиру. Ясно?

— Нет, не ясно… — пробормотал я. — Что-то давно не встречал я таких благородных родственников, которые могли бы отказаться от квартиры… Кстати, двухкомнатная?

— Да. Двухкомнатная. Третий этаж. Комнаты раздельные, балкон, телефон, ванная и туалет отдельно. Годится?

Вторая волна — чуть поменьше, но так же пьянящая, хлестнула меня и заставила покачнуться.

— Так почему же… — мой голос охрип. — Почему ж эта самая дочь — не хочет сама?..

— Почему, почему. У нее своя квартира отличная.

— Ну, объединились бы с матерью, разменялись бы… мало ли как люди делают. Расширились бы.

— Ей так нельзя, — строго сказал главный врач. — Она из этических соображений не хочет.

— Ага, — кивнул я. — Она не хочет, а мне, значит, можно? Для меня этические соображения — роскошь?

Господи, что я болтаю?.. Зачем?!

Антон Трофимыч нахмурился.

— Валентин Петрович, я вас не понимаю, — сказал он как можно суше. — Вам нужна квартира — или не нужна?

— Нужна.

— Так о чем разговор? Не все ли вам равно — почему дочь не хочет жить с матерью?

— А все-таки — почему?

— Потому что мать — душевнобольная! Потому что она компрометирует свою дочь! Пишет во все инстанции жалобы, заявления… обливает ее грязью, клевещет на нее.

— Привлекли бы — за клевету, — нелепо посоветовал я. — Вызвали бы разок-другой.

— Эх, Валентин Петрович, — и он посмотрел на меня так, будто я был родным и не менее слабоумным братом той старухи. — Мы же с вами — психиатры…

«Мы с вами», — это он хорошо сказал. Круговая порука. Цеховая солидарность.

— Ее много раз вызывали, беседовали — все бесполезно, — продолжал он. — У бабки, вероятно, пунктик — попортить жизнь своей дочери. Именно поэтому — понимаете? — именно поэтому дочь и не хочет пользоваться пустующей квартирой.

— Пока еще не пустующей, — перебил я.

Господи, что я такое говорю? Зачем я вставляю дурацкие реплики? Мне ж надо зубами и когтями хвататься за эту квартиру!.. А мать с дочкой — пусть сами разбираются. Какое мое собачье дело?

— Завтра старуха будет у нас, — сказал Антон Трофимыч. — Сегодня же вы должны подать соответствующее заявление. Сами сообразите, как написать. Ну, а ходатайство от администрации я уже…

— Ой, как быстро, — почему-то испугался я, — прямо так сразу?.. Дайте денек-другой, а?

Антон Трофимыч вздохнул и прикрыл глаза. Тяжелые руки плотника шевельнулись — левая рука погладила правую, словно успокаивала: не волнуйся, мол, лапа, не нервничай. И правая рука успокоилась, расслабилась. Открылись усталые, но терпеливые глаза начальника.

— Не нравится мне ваша реакция, — бесстрастно произнес Антон Трофимыч. — Если честно — я почти жалею, что обратился к вам… Ведь так много нуждающихся! Взять хотя бы Семена Семеныча — да он бы за такую возможность…