Александр Андреев - Грачи прилетели. Рассудите нас, люди

Дождь сгонял остатки снегов. Ломаные потоки, шипя и всхлипывая, стекали в овраги, в низины. Заморенная лошаденка в безысходной покорности месила свинцовую дорожную слякоть. Извозчик Мотя Тужеркин, рослый парень с простоватой, беспричинной ухмылкой, изредка покрикивал на лошадь без надежды изменить ее тихий, умирающий ход. Он шагал позади телеги; парусиновый плащ, напитанный влагой, задубенело коробился на нем и скрипел при ходьбе.

Рядом с извозчиком устало шел Владимир Николаевич Аребин; пыжиковая шапка обвисла от сырости, полы демисезонного пальто были подоткнуты под ремень, чтобы дать свободу шагу.

На возу, среди узлов и чемоданов, прикрытые брезентовым пологом, сидели жена Аребина Ольга, закутанная в шерстяной белый платок, и шестилетний сын Гриша. Утомленный тряской дорогой, пригретый теплом матери, мальчик все время дремал. Вот он вздрогнул, должно быть от сновидения, испуганно округлил глаза и захныкал. Мать тоже вздрогнула, оттянула со рта платок.

— Озяб?

— Скоро, папа?

Аребин боялся, что сын подхватит простуду, укрыл его одеялом, краем брезента, подмигнул: «Крепись, дружище!..»

— Ну, правда же! — произнесла Ольга сдержанно. — Едем, едем — и конца-краю нет…

Мотя Тужеркин весело утешил:

— Вот на венец взъедем, а оттуда до села рукой дотянешься…

Ольга взглянула через голову лошади на венец. Там, затмевая свет, сизой ледяной горой стояла рыхлая туча. От нее тянуло стужей, вязкой изморосью. Ольга испугалась: окунется подвода в сырую, удушливую мглу — день навсегда померкнет… Она крепче прижала к себе сына. На мужа смотреть избегала: было до боли жаль его, он все время старался улыбаться ей ободряюще, а выходило виновато, искательно. Ну, какой он председатель? Доверчивый как ребенок… Колхозники обхитрят и проведут его — и оглянуться не успеет. И что он знает, что может? Из деревни ушел мальчишкой… Ну ладно, у него, как он говорит, особые обязательства перед селом, партийный долг и прочее… Но у нее, у Ольги, нет ведь таких обязательств. Зачем же она потащилась за ним? Откуда у нее нашлось столько смелости — собралась и укатила! Захлестнуло что-то…

Последние дни перед сборами в дорогу Ольга испытывала неестественное возбуждение, девичью беспечность, как будто ей не тридцать лет, а семнадцать: написала просьбу о расчете, принужденно смеясь, попрощалась с сотрудниками. Подруги были поражены ее необдуманным шагом: тихая, милая, коренная москвичка — и вдруг!..

— Опомнитесь, Ольга Сергеевна!..

— Жены декабристов шли же за своими мужьями… — попробовала она отшутиться и тут же отчаянно растерялась: ведь декабристов угоняли на каторгу. А ее муж едет в деревню по доброй воле…

В большой городской комнате как-то особенно тепло и уютно, когда на дворе хлюпает непогода. Володя в этот час уже вернулся бы с работы. И она тоже. Возможно, они встретились бы, как это часто случалось, на Арбате, или на углу, у магазина, или у подъезда и вместе бы вошли в дом. Нюша уже накрыла стол… Пушистый котенок вспрыгнул Ольге на колени… Со своей половины пришел папа: к нему, врачу-гомеопату, являются пациенты с самыми разнообразными недугами, и он рассказывает про больных интересные и часто смешные истории…

Ничего этого теперь нет. Надо готовить себя к другой жизни… Вспомнилась песня, которую пела Нюша еще давно, когда Ольга была девочкой:

И, как тогда, в детстве, подступили слезы…

«Не привыкну, — тоскливо подумала Ольга, оглядывая окутанные серой тьмой поля. — Никогда не привыкну…»

А Мотя Тужеркин, словно нарочно, омрачал воображение своими россказнями:

— Запихнули наше село Соловцово — дальше некуда! Отрезали от всех коммуникаций и культурных центров — прозябайте!

Аребин рассердился:

— Что ты разболтался! Если оно такое плохое, твое Соловцово, зачем же ты вернулся?