Александр Андреев - Грачи прилетели. Рассудите нас, люди

Варвара Семеновна встретилась с глазами Ольги.

— В гостинице пожить придется первое время…

Аребин решительно перебил ее:

— Направляйте сразу на место.

— Тоже резонно, — согласилась Варвара Семеновна. — Пройдемте ненадолго ко мне.

Мотя Тужеркин крикнул им вслед:

— Товарищ Ершова, я их все равно к себе увезу! Наши они!..

На крыльце задержались. Аребин шутливо попросил:

— Позвольте доложить, товарищ Ершова: опыта у меня с воробьиный нос, о делах колхозных знаю, в сущности, по газетам, брошюрам, постановлениям. Направьте, если можно, в небольшое, не очень разваленное хозяйство. И вдруг я, собрав все свои силенки, обновлю его за два года…

Ершова не приняла шутки:

— С небольшими да с легкими хозяйствами и мы, товарищ Аребин, справились бы. Не стоило бы вас беспокоить… Сами к нам пожелали?

— Да. Если работать, так в знакомых местах: я из-за Суры.

— Поедете в «Гром революции», — сказала Ершова. — Не везет там с председателями. В эту зиму много молодняка погибло. Не углядели. — И неожиданно сорвалась с губ жалоба: — Разве за всем углядишь?.. Район большой, глуховатый. С кормами неважно… В «Гром революции» поехал Прохоров, председатель райисполкома, разбираться. Повстречаетесь с ним…

Мотя Тужеркин в последний раз затянулся дымом папиросы, вдавил в грязь окурок, потом вытащил из кармана плаща сдавленный ломоть хлеба, дал лошади, проверил, крепко ли держится дуга в гужах, толкнул ногой колесо.

— Да, тяжеловата тележка для такого конька…

— Я сойду, — поспешно сказала Ольга, высвобождаясь из-под брезента.

— Придется сойти, Оля. — Аребин помог жене слезть с телеги, затем снял Гришу.

Мотя опять закрутил над лошадью кнутом, опять натужно закричал. Кобыла как-то присела, оскалила зубы и вся подалась вперед, упала на колени, ткнувшись храпом в землю, выдернула воз из овражка и засеменила быстро-быстро, торопясь перевалить через горку. Мужчины, оскользаясь и крича, тянули воз за тяжи.

К Соловцову приближались в сумерки. Кое-где уже засветились огни. На одном дворе, длинном и приземистом, в белых пятнах известковой покраски, вместо кровли высились редкие ребра стропил. Другой был наполовину раскрыт. Человек вилами скидывал с конька солому. Донеслись причитания женщины. Аребин приостановился.

— Макариха голосит, — пояснил Мотя, тоже задерживаясь. — Должно, еще один телок ноги протянул…

Аребин решительно свернул с дороги. За ним, остановив лошадь, побрел и Мотя.

На дворе было сумрачно, пахнуло устоявшимся, плотным запахом навоза и прелой соломы. Аребин прошел по мощеному полу к тому месту, куда шлепались сверху охапки с крыши. Здесь было светлее. Возле стены на подстилке лежал, беспомощно вытянувшись, худенький теленок; у него жалостливо вздрагивало ухо и дергалась задняя нога, открытый глаз уже мертвенно застекленел. Возле него на корточках сидела женщина. При появлении Аребина причитания ее оборвались. Поднявшись, она двинулась навстречу, грузная, широколицая.

— Теленок что дите: разжуй да дай, тогда он будет сыт! — заговорила она сердито. — А с гнилой соломы долго ли протянешь! Своих-то телят мы в избах держим вместе с собой, а тут постой-ка на ветру да на морозе… Сил нет глядеть на такие безобразия!

Аребин внезапно ощутил ужасную, старческую усталость.

— Не в ту пору к нам попали, Владимир Николаевич, — пожалел Мотя, — рановато. Лета бы надо подождать…

Проезжая мимо старых ветел, рассаженных вдоль дороги, Тужеркин встрепенулся, дернул Аребина за рукав и по-мальчишески взвизгнул, задирая голову:

— Глядите, глядите! Заявились дружки залетные, черти горластые! Грачи! На старые гнезда. Открыли сражение за место жительства. Слышите?

В ветвях, несмотря на поздний час, плескали крыльями и вскрикивали невидимые в сумерках птицы. От рассерженного грачиного рокотания, от всплесков крыльев веяло детством… «Грачи-то совьют себе гнезда: ветвей много, — а вот нам как удастся?..» Горькая и жалостливая мысль эта вызвала в Аребине досаду. Он даже в темноте ощутил на себе укоризненно-скорбный взгляд жены. «Устала, — с нежностью подумал он. — Такая дорожка и вола укатает…»

— В правление заглянем, Владимир Николаевич?

— Ну, а куда же?

Правленческий дом в центре села. Он как бы украдкой подполз к пруду и, словно забоявшись воды, в нерешительности застыл на берегу, старый, с седловатой крышей. Окошки его светились, роняя на черный, ноздреватый лед расплывчатые, маслянисто-желтые пятна. Люди, сбившиеся у крыльца, даже не обратили внимания на подъехавшую подводу: они припали к стеклам и с жадностью заглядывали внутрь помещения.