Иван Пташников - Тартак [журнальный вариант]

Молодые липы в пуще росли вместе с лещевником, и к ним из-за лещевлика было не подступиться. Зато в лещевнике липы высокие, тон­кие, прямые и без сучков, хоть режь на удилища. И на них не рос мел­кий жесткий мох, как на липах, которые встречались в >сухом бору,— те стелились по земле, пуская отростки. На лыко такие Янук не брал.

Он срезал прутья, брал их под мышку и относил к старому елово­му выворотню, где оставлял торбу. Наносив прутьев, садился на выворотень и очищал их, гладко срезая сухие сучки и ветки, стараясь не за­деть кору. Очищенные прутья складывал прямо у ног в кучу. Когда куча была большой и уставали руки, Янук закуривал, отгоняя комаров.

Потом он клал нож, брал в руки хворостину, раскусывал кору у комля зубами, доставал пальцами из коры белый прут, подкладывал под него большой палец и дергал. Белый липовый прут выскакивал, как черт из шкуры, подпрыгивая вверх и падая в ягодник за выворотнем. Прут был скользким от сока; сок тек по пальцам и капал на колени. Мягкие, в трубочках, лыки, еще с листьями сверху, где не побывал нож, Янук складывал с другой стороны один возле другого.

Толстую хворостину у комля трудно было очистить; тогда Янук брал ее под мышку и вышелушивал прут обеими руками, как все равно щепал лучину. Краснели пальцы, горели огнем — он снова садился пере­дохнуть и закуривал.

Ободрав все прутья, брал из кучи лыко и, вывернув его наизнанку, свертывал на пальцах в кружок. Кружки оп бросал под ноги и всякий раз смотрел на них, оценивал. С толстых прутьев получались большие кружки; ic суховатых лыко было неровное, в дырках. Петли на кружках он задергивал сначала пальцами, потом зубами — быстрее. Чувствовал, как пахнет лыко: квасом и ржаным тестом, когда его ставили утром, вытопив печь, у шестка и снимали с дежи крышку. Во рту лыко было сладковато-кислым, как солод. Тогда Януку хотелось пить.

Когда у ног собиралась целая куча кружков, Янук отодвигал их к выворотню и только после этого собирал и бросал в торбу. Дома, ког­да лыки подсохнут, он будет скручивать их в большие, со сковороду, круги и вешать на чердаке под крышей, чтобы просыхали. За целое лето навешает полный шест кругов, а зимой будет мочить сухие круги в кадушке и плести лапти. И себе и Пилипу. Волька лыковых не носит, он ей сплетет пеньковые.

Однажды он нес горбу с лыком за плечами, накинув ее на длинный еловый сук, вырезанный от выворотня. Сук давил плечо, будто Янук шел с косой. Шел он по густой траве — трава доставала до колен, и на ней блестела роса. Когда в Корчеватках Янук подошел к кринице, торба за плечами сделалась тяжелой, как камень. Ступив на кладку, он спотк­нулся и обронил еловый сук. Торба шлепнулась в грязь и развязалась. Из нее вывалился несъеденный обед — огурцы с хлебом — и посыпалось лыко — раскатились по траве белые кружки.

...У Янука перед глазами сверкало одним краешком переднее коле­со. Снизу пахло согретое его телом зерно, как на току от скирды. Под локтями лежало сено с лужайки, и от пего шел запах тмина, как от испеченного хлеба. Плечо, на которое он оперся, пока лежал, болело; стыли ноги.

На мешках было жестко, будто Янук лежал на возу с дровами. От этого становилось еще холоднее. Он хотел слезть с телеги, чтобы сог­реться, идя за конем, но не мог подняться, не двигались руки.

И дорога, и лес, и телеги скрывались в тумане. Туман у земли был похож на снежный сугроб, и казалось, что на дороге под колесами не гравий, а скрипит прибитый ногами хрупкий снег. Скрипит на весь лес — даже режет в ушах, словно поджимает мороз, как и в ту зиму, когда Янук возил партизан в Рогозино.

...Что будет мороз, стало тогда видно уже после полудня, когда они на семи подводах собрались выезжать из деревни. Солнце уже снижа­лось над гатью и сделалось красным, как раскаленное железо,— Янук такого не помнил. Улегся ветер. Мороз щипал за щеки. Воротник из чер­ной овчины сразу покрылся инеем, мелким, как мука. К удилам при­стывали пальцы.

Вдоль гати белел ольшаник. И на нем нарос иней. Редкий, мелкий, он сыпался на дорогу, на коня, на снег.

Впереди была видна длинная дорога — поднималась за гатью в го­ру и сверкала на солнце.

Когда они проехали Сушково, дорога пошла полем, под полозьями заскрипел снег — мороз окреп. Солнце посинело, как от холода, и по­грузилось в густую темную дымку.

Заиндевел конь, покрылась инеем дуга. Из ноздрей коня шел пар и бежал впереди по дороге: конь шел, опустив голову. За санями бежали партизаны — пятеро, все в белых халатах. Когда партизаны сидели в хате за столом, Янук их хорошо разглядел, каждого в лицо, а тут ни­кого не мог узнать; халаты у них были с капюшонами, прячась от моро­за, они надвинули капюшоны на глаза и все стали похожи друг на дру­га. И халаты у них были одинаковые — сшитые из скатертей. У одного только, самого низенького, был желтоватый — из неотбеленного полот­на. Партизаны были в сапогах, только самый младший в черных вален­ках, наверно командир: он часто что-то приказывал. Капюшон у него был поднят выше, и заиндевели брови и волосы, высыпавшиеся из-под шапки.