Иван Пташников - Тартак [журнальный вариант]

Боганчик стал белым, как ячмень у дороги.

— Я с тобой поговорю! — Белая перчатка отстегивала кобуру.— Обманывать? Бандит!

Боганчик вдруг закричал во весь голос — даже вздрогнула кобыла в оглоблях:

— Я не бандит!.. Не бандит я! Они все скажут,— махнул он рукой назад.— Немцы меня старшим поставили, они все подтвердят.

Боганчик весь с головы до ног дрожал, стал будто ниже, словно ушел в землю. Застонал и затих, глядя на перчатку, которая доставала из кобуры маленький черный пистолет. Потом снова закричал, ухватив­шись руками за вожжи на Таниной телеге. Таня слышала, как он часто дышит и трется спиной о ее мешки.

Белая перчатка быстро достала пистолет, будто вышелушила из стручка фасолину, сжала его и поднесла к Боганчиковой груди.

Боганчик как стоял, так и упал на колени.

Таня боялась смотреть на него. Взглянув на Панкову телегу, она увидела прижавшуюся к лошадиной шее Насту.

Немец отступил назад, к мотоциклу, и, вытянув длинную руку, на­ставил пистолет в голову Боганчика.

— Знаем мы, кто вы такие. Но ты, скотина, отвечаешь за обоз. Встать! — крикнул он, даже подскочила на его голове утка с задран­ным хвостом.

Белая перчатка тотчас же ловко сунула пистолет в кобуру и снова взметнулась вверх. Плясь — послышалось на дороге. Затем взмахнула другая: чвяк... чвяк... — будто во что-то мокрое. Тане показалось, что это курица, вскочив у них дома во дворе на забор, била крыльями. Бо­ганчик, упершись спиной в Танину телегу, стонал сильно, как лошадь; махал руками перед собой — оборонялся; потом снова упал на колени в песок. Голова у него не держалась — свесилась на плечо, будто ма­ковка на сломанном стебельке.

— Встать! — Утка с задранным хвостом снова подскочила на голо­ве у немца.

Встать Боганчику помог Махорка — подхватил под мышки; он был ближе всех к Боганчику.

Тане стало жарко. Опираясь руками на мешки, она чувствовала, что и мешки горячие, будто их вынули из печки. Снова запахло с доро­ги от мотоцикла жженой резиной и начало тошнить.

Она легла на мешки. Немца не было видно на дороге: его заслонил Боганчик. Она слышала только скрипучий голос:

— Поедете по шоссе. В лесу могут быть бандиты!

Когда Таня снова поднялась на локте, немца возле телеги не было: он отошел к желтому камню на дороге, что лежал сзади у самых его ног, стоял, стягивая с рук белые перчатки и сплевывая на дорогу.

Она подумала: «Где же Боганчик?» Увидела потом, как тот бежит серединой дороги к своему возу, раскидывая ноги, согнувшись, доставая руками до самой земли. Черная кепка в его руке, круглая, как сково­родка, кажется тяжелой. Зашевелились у своих возов мужики, зафыр­кали лошади, звякая удилами.

— Бери вожжи, девчина. За Панком держись, не отставай! — кри­чала Наста со своей телеги.

Немец стянул с рук перчатки, заткнул их под ремень и достал ма­ленькую коробочку. Вынул из нее белую папиросу — Таня такой ни­когда не видела,— поднес ко рту и стал смотреть на Боганчика: тот что-то кричал мужикам, засупонивая хомут.

Позади на возу замычал Янук, сильно, как мычал в деревне на улице, когда хотел, чтобы его услышали.

Таню будто подкинуло на возу: Янук, погнав коня и свернув на пе­сок, объезжал ее. Она не знала что делать: впереди стояли все подво­ды. Когда Януков конь, захрапев, остановился посреди дороги, Таня увидела, что Янук заерзал на возу, вытянув вперед руку — к немцу. Не­мец стоял теперь у самого его воза и, не спуская с Янука глаз, прику­ривал маленькую папироску от блестящей желтенькой машинки. Таня догадалась: Янук показывал, чтобы тот подошел к нему — к его телеге. Немец уставился на Янука и, вынув изо рта папиросу, хлопал и хлопал глазами — не знал, видимо, чего тот от него хочет. Янук снова замычал и зашевелил губами, поднимая и опуская за козырек кепку, будто хотел ее снять и не решался. Потом отчетливо, словно что-то вспомнив, ска­зал, показывая пальцем на грудной карман немца, под которым висел крестик:

— Курить... т-т-вою м-мать...

И опять замычал — протяжно, с натугой. Пыхал ртом и гладил себя рукой по груди; его спрятанные глубоко подо лбом глаза расширились и заблестели, растянулся в улыбке и стал широким, во все лицо, беззу­бый, пустой рот. Янук, казалось, сползет сейчас с мешков на дорогу — так он наклонился вперед.

Немец вытянулся, стал еще выше и тоньше, будто усох на солнце.

— На меня... твою мать? — Рука без перчатки выхватила из кобу­ры пистолет и стала медленно подниматься. И никто не видел этого: ни Наста, ни мужики.