Виктор Астафьев - Пермский рассказ

Но Миша Плетнев портит все дело.

— Скажите, это верно, что Спартак умирает на кресте?

Ну, это вновь об американском фильме!

— Нет, это неправда. Спартак, согласно историческим данным, погиб в бою, и тело его не было найдено, — тороплюсь я ответить, боясь, что Эль выйдет из класса, а оттягивать разговор еще на неделю нет смысла.

— Но так красивее! — восклицает Миша и усмехается. — Я говорю: на кресте!

— Уж, право, не знаю, — отвечаю я.

Эль действительно направляется к двери, но у крайней парты задерживается и смотрит на меня, словно прислушивается.

— А я считаю это неправильным! — вновь говорит Миша.

— Что — неправильным?

— Так подавать, как в фильме.

— Почему? — спрашиваю я. — Потому что это искажение исторической правды? Или…

— Нет, не потому! — перебивает меня Плетнев. — Это красивость. Так умереть всякий дурак согласится! Да еще на глазах любимой женщины: «Смотри, как я за правду страдаю, какой герой!»

— Постой, но это ведь смерть, — говорю я. — Умереть не так-то просто. Я видел, как умирают. А в муках еще тяжелее. И потом, это художественное произведение. Хотя я и разделяю твою точку зрения: не следует вводить некую неправду в историю. Даже в художественном произведении. И даже в деталях. Так? Закончили?

Но теперь и Ваня Бурых вступает в разговор. Он поддерживает Мишу Плетнева:

— Умирать труднее, я думаю, в самом обычном положении, как бывает на войне. В одиночку, когда друзья ушли вперед громить вражеские окопы, а ты умираешь, и никого рядом, и некому помочь! И ни на каком ты там не на кресте! И не как Христос какой-нибудь!

Эх, Ваня, Ваня! Вот и другие включаются в обсуждение этой «смерти на кресте»! Сейчас прозвенит звонок, все усядутся вновь за парты, и я ничего не успею передать Эль. Смешно, на лбу выступает пот, как у влюбленного юнца перед свиданием!

Но Миша неожиданно прекращает спор, он вспоминает о предстоящих воскресных соревнованиях и вместе с товарищами бежит из класса.

Я забираю портфель и, проходя мимо Эль, говорю:

— Пройдем со мной, мне нужно тебе что-то сказать.

Никто не обращает внимания на мои слова. Эль идет рядом со мной по коридору к учительской.

Возле седьмого «Б» стоит Ефим Сергеич и помахивает мне издали рукой. Я приостанавливаюсь, смотрю на Эль. И она тоже смотрит на меня. И в глазах ее столько надежды и горя, что я теряю разом все умно продуманные слова и, как какой-нибудь пятиклассник, быстро шепчу ей:

— Завтра, в Парке культуры, у второго фонтана, в шесть часов, понимаешь?

— О, да, да! — также шепчет она.

Мне кажется, она расплачется сейчас или упадет на пол посреди коридора. Ефим Сергеич кричит мне: «Поторопитесь, голубчик!» И я, наталкиваясь на школьников и сгорая от ложного, подлого стыда, почти бегу к моему любезному коллеге.

— Ну, что, молодой холостяк? Что вы все мучаете там своих подопечных?! Знаю, вы ведь любитель мандаринчиков. Жена звонила мне только что — на Крупской продают мандарины! И никакой очереди!

…По дороге «к месту свидания» я едва не столкнулся лицом к лицу с Ефимом Сергеичем. Я тут же трусливо «драпанул» — как любят говорить мои ученики — в гастроном, где только вчера еще покупал мандарины, и мне уже думалось, что встречу «пронесло». Но Ефим Сергеич не преминул войти в ту же дверь следом за мной.

— Приветик! — закричал он с порога в дружеском порыве, распознавая меня в толпе. — Какой модник сегодня! На свиданьице, разумеется? Галстучишко у вас — просто жених!

Следовало бы, конечно, поостеречься: Ефим Сергеич, хоть и завуч, всем известный болтун, все разнесет по школе. Но я был взбешен его репликой и закричал так же, как он, с теми же интонациями:

— На свиданьице! Тороплюсь! Приветик!

И пулей вылетел из магазина.

Я бежал по улице, по аллеям парка и чертыхался: «На свиданьице!.. У фонтанчика!» Смеялся над собой и видел себя со стороны: симпатичный брюнет затеял-таки заварушку! Ну и картинка — прямо на фотоконкурс! И куда же бежит, на хронометре всего полшестого. Нет, воистину потерял всякий такт! И еще этот глазастый, банальный галстучишко! Не следует ли подтянуться, товарищ историк? А то ведь и Эль, пожалуй, заметит: «Торопился на свидание!»

И тут я увидел Эль. У второго фонтана. Народу было здесь мало. Она стояла чуть опустив голову и, видимо, не замечала, как я подхожу к ней. И была во всей ее фигурке такая доверчивая покорность, что, сказать по правде, я вздрогнул и умерил шаг.

— Здравствуй, Эль, — сказал я, подходя. — Ведь так зовут тебя все, правда?