Виктор Астафьев - Пермский рассказ

Не разрешила она ему никого полюбить так, как она его любила.

И все-таки она — была.

…Старик прошелся по комнате, и остатки запонок заскрипели у него под ногами.

Он куда-то торопился, но не мог понять, куда?

А он торопился доказать ей, что не зря они встретились. Он докажет ей это.

Старик сел за стол работать. Ведь он был стар, как дом, в котором он жил, и ему действительно надо было торопиться.

егодня я получил письмо: в таком глупейшем положении я никогда еще не был.

«Алексей Федорович! Я далжна Вам написать…»

Я не знаю, почему вкралась эта досадная «а» в ее письмо: она ведь первая ученица школы!

Мои коллеги считают меня человеком «самым беспечным». На учительском банкете по поводу очередного выпуска наш завуч сложил про меня даже куплет. Ефим Сергеич прочел его, приподымая рюмку, своим козлиным, вовсе непрезентабельным баритоном — кое-кто посмеялся.

Но, помилуйте, почему же это я «самый беспечный»? «Вечный холостяк», конечно, ближе к истине. Я — старик. Мне тридцать семь лет. За эту частицу века испытано не так уж мало. С тринадцати — сирота. До шестнадцати — завидное житие у дальней родни; семь месяцев (в том числе и по общему подсчету!) — по больницам. Но прыти моей от этого не убыло: первые разряды по легкой атлетике, среди первых окончил школу.

На фронт запоздал. «Повоевал» (если так разрешено выразиться) в весьма юном возрасте и маловато, всего три недели в самом конце войны. А исковеркало подходяще. Хорошо еще, нога не окостенела, как сулили эскулапы, и я не хромаю, а также и легкие выровнялись. Только рубчики на теле, как татуировка у доброго индейца! Но под одеждой не видно.

Затем — годы лечения, госпитали, больницы; блаженное, хотя и не слишком сытое время. Диплом с отличием. (Этим горжусь и сейчас: профессора, за что благодарен им поныне, в знаниях «воды» не терпели.) И вот — десять лет педагогической деятельности.

Собственно говоря, никакой особой «беспечности» за собой не числю. Не женат. Говорят, по-юному подвижен и выгляжу моложе своих лет (что свойственно, увы, куда больше мужчинам, чем нашим женщинам!). В школе на хорошем счету. А подтрунить — потешиться над кем-нибудь — милым коллегам свойственно: у нас находят, что ирония полезна и оздоровляет общественную атмосферу.

Но что делать с этим письмом: «Алексей Федорович! Я далжна Вам написать…» С этой досадной «а»?

Впрочем, «а» еще не самое страшное здесь. Равно как и подпись: «Эль». Никто не зовет ее в школе «Лена», так уж повелось: явно или тайно для всех она — Эль. Гордость школы, на редкость способная к наукам; простая, обаятельная девочка!

А вот — дальше?! Что ответить на это?

…Я не могу не сказать Вам, потому что это стало бы ложью, и я не могу больше лгать. Глазами (когда смотрю на Вас), голосом (когда говорю с Вами), движением рук (когда стою подле Вас и пишу на доске все, что потом не вспомню). Я люблю Вас, и я не знаю, как это случилось.

«Но это же бред, самообман! — твержу я себе. — Эль едва ли семнадцать. Такая спокойная, умная, не может быть. Бред!»

И невольно волнуюсь, потому что достаточно хорошо знаю Эль.

…Я не хожу за Вами по пятам, я не слежу и ничего не разузнаю о Вас, о Вашей жизни. Я не подхожу к дому, где Вы живете, не стою на противоположной стороне и не смотрю на окна, где скрыто все лучшее, что влечет меня к жизни, что заложено во мне, без чего не могу дышать, учиться, радоваться солнцу. Я не преследую Вас записками, как это делают другие, и даже очень хорошие девочки. Я не могу так. Но я должна Вам сказать, что я люблю, люблю Вас, что жизнь моя без Вас ничтожна, цены не имеет. И что все сделаю, все, что только ни захотите Вы. Но, может быть, Вам это не нужно, не нужно. Эль.

Конечно, не нужно! Но не могу же я так, двумя словами, ответить на ее письмо. Я знаю Эль достаточно хорошо (она болезненно самолюбива, чутка). Пожалуй, не меньше, чем каждого ученика моего класса, где я преподаю уже не первый год и классным руководителем которого являюсь, пожалуй, не хуже любого знаю я Эль.

Класс мой — крепкий, не постесняюсь — одаренный класс. Само собой установились у нас взаимное доверие и дружба, без которых не существует и не может существовать положительное понятие: учитель и ученик. И мне казалось, всегда, что я не только понимал и «видел вглубь» каждого, но и знал, что он сейчас скажет и как поступит. И вот это письмо!