Михаил Анчаров - Самшитовый лес [litres]

Но был еще и третий путь. Написать все вчерне, а потом – бесконечная обработка: доделочки, подправочки с точки зрения уже увиденного целого. Но это бы было похоже на то, как если бы сначала построить город, а потом переделывать его дома. То есть – бесконечный ремонт города, в котором люди уже живут.

Однажды мне в голову пришла мысль, не похожая на воровство. «Позвольте… – завопил я от неожиданности. – Но ведь вся проза – это описание того, что уже было». Значит, каждая проза – это историческая вещь. Пока она будет написана, а уж тем более напечатана, все описанное в прозе уже ушло. Может быть, и осталось кое-что, а основное ушло. То, что грело и задевало. Я могу, конечно, в воображении заниматься прогнозами, но едва ли они исполнятся, потому что жизнь, живая жизнь вносит поправку в любые прогнозы. Даже в области техники. А уж остальное-то, самое интересное, оно и вовсе непредсказуемо. Да и вообще, какое кому дело, как я изготовляю это блюдо?

Человек приходит и хочет получить впечатление. Одна вещь вызывает впечатление, другая его не вызывает. Вот и вся разница.

Все остальное – мифы. Мифы были и до Гомера. Но пропел про них – он. Он, «сын бога», как говорили о нем древние греки. А мой сын слышал это по телевизору. А у бога было много детей. О чем мы тоже знаем из мифов, которые пропел Гомер.

Какое до всего этого дело Тоне, которая теперь занимается духовной жизнью, непыльной и неплохо оплачиваемой?! Лишь бы дали роль, при которой из мануфактуры можно было высунуть что-нибудь свое. И она была уже почти уверена, что это и есть духовная жизнь. Духовная жизнь, о которой она знала, тоже из мифов, хотя и не Древней Греции. Гос-споди, мифы Древней Греции – такое старье!

Тоня! Тоня! А как все-таки быть насчет землетрясения в Уругвае? Да. Как быть с этим землетрясением?

Занимаешься ли ты пьянкой в татарском плодоовощном музее, от которого остаются лишь воспоминания о восковом Петре Первом и реальные фингалы? Или ты занимаешься болтовней о духовной жизни? Антропогенное землетрясение в Уругвае ведь было на самом деле. И выходит, что ты тому есть причина. Землетрясение-то антропогенное! То есть созданное человеком, имеющее причину в человеческой деятельности. Нефтяную линзу выкачали – вот все и обвалилось. И ведь как быть? А ведь тебе еще предстоит красотой спасти мир.

Действительно, а как быть? Даже если ты додумаешься до этого. Ведь всякой выдумкой можно и воспользоваться, и рано или поздно появится табличка на дверях: «Магазин закрыт на воровство». Как в этих обстоятельствах поступать Тоне, у которой есть считаное количество лет, чтобы убежать от старости, как той плащеносной ящерице. Да, как же ей поступать? Не цивилизацию же в самом деле ей изменять? Да и как это сделать? Ясно только одно, что старый способ «жить-поживать и добра наживать» не проходит. Тут тупик. И тупик именно потому, что «жадность фраера сгубила». И что какие-то самодеятельные средства для жизни грозят самой жизни и, стало быть, надо эти средства отменить. Иначе жизнь сама отменится. А что тогда будет с Тоней – вершиной цивилизации и биосферы?

…Вернемся к тем временам, когда Тоня еще не была вершиной биосферы и еще только начинала свои труды в области культуры, снимаясь в киномассовках. Это есть чрезвычайно важный момент, потому что именно там ее приглядел Ефим Палихмахтер.

А надо сказать, что это было в те времена, когда наступила эпоха перестройки и гласности. И что если до этого жили так, то теперь надо жить эдак… И Ефим Палихмахтер понял, что его время пришло. Позволяют развернуться. Почему бы и нет? Или сейчас, или никогда! – понял Ефим Палихмахтер.

Главное было теперь проявить инициативу. Инициатива! Инициатива – это все! И он, как умный человек, угадал в Тоне скрытую инициативу. Ого! Скрытую! Знал бы он ее продовощное прошлое! И все бы получилось один к одному, все он предусмотрел. А вот – неудача. Или, как бы выразилась Тоня, «вот недостача!».

Случай, живая случайность или попросту – жизнь свела его со мной. Ну все рассчитал человек, буквально все. А тут не сообразил. У меня была старая, давным-давно написанная вещь – пьеса о Франсуа Вийоне. Был такой поэт во Франции. Сколько-то времени считался отверженным и непрестижным, а теперь вся французская поэзия считает от него всю литературную генеалогию новых времен. А нам какие причины были ставить эту пьесу? Ее и не ставили. Не ставили потому, что до эпохи гласности официально считалось, что у нас такого нет. Зато теперь, в эпоху гласности, выяснилось, что у нас такого сколько хочешь.