Михаил Анчаров - Самшитовый лес [litres]

Умник гения не любит. Умник существо рациональное, а академик Раушенбах говорит, что иррациональное поважнее, чем рациональное. Если положить на стол тыщу рублей, то рациональный умник их не возьмет. Потому что побоится последствий. А если он будет уверен, что никто никогда не узнает, что он эту тыщу рублей взял?.. А как сделать так, чтоб рука не поднялась? Раз чужое – значит чужое. И рука не поднимается. И это и есть сначала совесть, а еще глубже – стыд, рвотное движение души. Все со всем связано. Но вовсе не только умом. Ум осмысляет то, что есть. Рационально осмысляет.

Но ум может осмыслить и иррациональное. И если есть чувство стыда, рвотного движения души, то и будьте любезны… осмысляйте, а не делайте вид, что этого нет.

Сыну моему уже пять с полтиной. И он начинает читать. Но первая книжка ему попалась, когда он еще букву «р» не произносил. И он прочел:

– «Мифы Дьевней Гьеции».

Такое было название. Дальше, конечно, дело не пошло. Дальше пошли только картинки. Фотографии со скульптур и ваз. И сыну больше всего понравился, конечно, кто? Геракл. И пришлось рассказывать:

– Ну, что, – говорю, – самый сильный человек в мире.

– Самый-самый?

– Самый-самый.

– Сильнее своего отца?

– Нет, – говорю. – Отец все-таки сильнее.

Он мне поверил. Ведь я же его на руках таскаю, а не он – меня.

– А кто его отец? – он спросил.

Что было делать? Я говорю:

– Зевс.

– Который с молниями?

– Который с молниями…

– А говоришь – самый сильный человек Геракл.

– Ты сказал, я сказал… А Зевс с молниями сильнее. Он же бог, а не человек.

– А что такое бог?

– Этого никто не знает, – говорю.

– Не знают, а говорят.

– А когда не знают – всегда говорят.

– А в телевизоре сказали…

– Что сказали?

– Кто самый великий писатель? Чемпион?

Я говорю:

– Чемпион? Наверно, Гомер.

– Правильно. А в телевизоре сказали, что он был сыном бога, древние греки говорили. Значит, был сыном Зевса?

Я говорю:

– Ну, у Зевса было много детей…

– И все, наверное, самые великие?

– Ну да, – говорю, – конечно. Они называются гении.

– А кто такие гении?

– Гении – это те, которые видят сны других людей.

– А остальные?

– Тоже, наверно, но забывают, вернее, не придают значения.

– Тогда и я вижу.

– Кто тебя знает… – говорю. – Может, и видишь.

– Тогда я не буду забывать…

– Не забывай, – говорю. – Ну а ты-то кто, ты-то кто, как ты считаешь?

Тогда он встал в позу, сжал кулачок и сказал:

– Я такой молоденький, лихой, голенький.

Тогда моя жена, которая его переодевала для прогулки, стала хохотать, и я стал хохотать.

– Какой, какой? – говорю, потому что сам уже забыл.

И он забыл. А слово было сказано.

Когда Тоня наконец стала актрисой, то есть научилась быть похожей на кого угодно (это называлось перевоплощаться), то она заметила, что, когда она высовывает из платья что-нибудь, успех ее и сходство с какой-нибудь другой женщиной были большими, чем если бы она не высовывала что-нибудь. А еще больше нравилось, если она это что-нибудь окутывала какой-нибудь мануфактурой.

И она стала сомневаться, что больше нравится: мануфактура или то, что она высовывает из нее? С промышленностью она соревноваться не могла. Мануфактуру надо было покупать. А зарплата ей этого не позволяла. Зарплата была вся в общем-то у мужиков, особенно у тех, кто занимался производительным трудом, или занимал высокие посты, или успел наворовать. Но с последними лучше было не связываться, так как их периодически сажали и периодически отнимали часть наворованного, ту, которую они не успевали спрятать. А остальные мужики соглашались быть покровителями Тони. Только если она соглашалась спать с кем-нибудь из них.

А как только появлялся кто-нибудь другой, первый отпадал по разным причинам, и у Тони пропадала мануфактура, то есть добро, которое ей никак не удавалось нажить. И Тоне никак не удавалось совместить эти две вещи, чтобы она получала роли, в которых бы она нравилась всем, но чтобы мануфактуру ей давал один человек. Потому что она живет в мире, в котором средства для поддержания женской жизни стали дороже самой женской жизни и постепенно становились дороже жизни вообще.

А поменять цивилизацию она не умела. Да и кому это под силу? Она могла менять мануфактуру, чтобы из нее высовывать что-нибудь.

Это удавалось только великой актрисе Удовиченко, которая умудрялась быть прекрасной в любой мануфактуре и в любой роли. И даже любую роль стоило смотреть, если ее играла Лариса Удовиченко. Но именно ее снимали мало, так как у нее не было покровителя, которому было бы все равно, что она нравится другим, а не только ему. Потому что великая актриса Удовиченко умела быть похожей на сны других людей. А остальным актрисам, и тем более остальным женщинам, оставался только магазин. Но и магазин был не выход. Потому что, как мы видим, он привел к пережиганию воздуха. А когда какой-то процент воздуха будет сожжен, то жизнь на Земле однажды может не проснуться. Без всяких войн.