Ефим Зозуля - Новеллы из цикла «Тысяча»

– Пожалуйста, бутылку фруктовой воды и бутерброд с колбасой.

Официант посмотрел на него и собирался сказать, что столовая закрывается, но все же встал и принес требуемое. Затем опять уселся за свободный столик и от нечего делать стал разглядывать юношу.

Юноша был явно расстроен. Он механически, не глядя на бутылку и стакан, налил себе воду, жадно выпил, резко отодвинул бутерброд, раскрыл книжку, повидимому учебник, просмотрел несколько страниц, нервно их перелистывал, а в двух местах подчеркнул карандашом.

Официант, давно живущий в Ташкенте, внимательно смотрел на молодого узбека. Какие гордые, хозяйские движения у этого паренька! Ведь совсем недавно они были робкие, тихие – узбеки, – а теперь – даже жесты стали другие. Вот он, этот мальчик, чувствует себя хозяином. В полудремоте, закрывая и открывая глаза, старик продолжал с некоторым любопытством следить за юношей.

Тот опять небрежным движением налил себе воды, опять жадно выпил и словно забыл о бутерброде, который вместе с тарелкой был отодвинут на край столика. Опять жадно выпив воду, он продолжал перелистывать книгу, досадливо морща лоб и еще что-то подчеркивая карандашом или в раздумьи бросая карандаш на скатерть.

«Что-то не ладится у него по учебной части», – подумал официант и закрыл веки.

Минут через пять, когда он опять поднял их, юноша уже не перелистывал книгу, а писал что-то на почтовом листке бумаги и держал наготове конверт. Он писал тоже возбужденно, но это уже было другое возбуждение – не то, которое было несколько минут назад, когда он перелистывала книгу и делал в ней пометки.

Юноша по-иному задумывался и, совершенно по-иному, подпирая подбородок карандашом, смотрел на потолок, раза два улыбнулся мечтательно, но и мужественно. «Любовное письмо», – подумал официант, наблюдательный, как все официанты: Он мучительно хотел опять вздремнуть, но любопытство брало верх: он смотрел опять на парнишку, следя за его переживаниями. Старик не ошибся: юноша писал любовные письмо. Написав, он быстро вложил его в конверт, заклеил, надписал адрес, рассеянно посмотрел на стол, откусил кусочек бутерброда и барственно бросил его обратно на тарелку.

«Да, другие стали они, – подумал старик, – совсем другие. Гордый, свободный стал народ… Живут полной жизнью».

Юноша подозвал официанта, уплатил и, занятый своими мыслями, в самом: деле полно живущий своей жизнью, ушел.

Старый официант потянулся, зевнул, закрыл за ним дверь и еще раз подумал и даже сказал сам себе вслух:

– Новые люди. Не то, что раньше.

До Февральской революции служил матросом во флотском экипаже. Это была Одна из лучших революционных частей флота. Давно готовились к выступлению. Несогласных не было. Часто совещались, читали газеты. Ждали сигнала. И когда прибежал запыхавшийся товарищ и сказал: «Выступить», – то на минуту задумались: «Кто поведет?» И кто-то сказал:

– Дневальный.

И дневальный скомандовал:

– Строиться!

И все построились. Дневальный был молодой матрос. Он никогда никем не командовал и был взбудоражен необычайной ролью. Но скомандовал спокойно и четко:

– Ряды сдвой! На первый, второй рассчитайсь!

И после паузы совершенно спокойно, ровно и убежденно:

– Шагом марш, товарищи!

И, повернувшись, пошел вперед. Он вдруг понял в этот момент, какое это счастье быть равным среди равных. Счастье солидарности взмывало его, и он шел по пустынным улицам! революционного Петрограда легко и бездумно, как на праздник.

Прошло много лет. На разных ответственных постах работал молодой матрос. Много пришлось пережить тяжелого. Но он остался тем же, чем стал в первые дни революции. Он работает сейчас на заводе. Вырос на работе, он сменный мастер, но чувствует себя в цехе равным среди равных и, как когда-то, он выходит из цеха вместе с товарищами и часто счастье солидарности взмывает его… Его любит и ценит коллектив, и кто его знает давно, тот до сих пор представляет его не иначе, как в матросской форме…

Старого узбека-пастуха избрали в президиум большого торжественного собрания в столице, в Ташкенте – собрания, в котором принимали участие члены правительства.

Он был примерный пастух, лучший ударник. Его делегировали сюда на съезд, и он приехал поездом. В час избрания в президиум он сидел в задних рядах зала, и когда избранных просили пройти на сцену, он пошел вместе с другими.

Он шел спокойно и величаво, как всегда. Шел по узкой тропе между креслами. На него смотрели со всех сторон с удивлением, с улыбками, с восторгом, пастух! Простой пастух! Больше сорока лет пастух!