Ефим Зозуля - Новеллы из цикла «Тысяча»

Большой пляж был тоже переполнен. И тут в гуще голых тел, стоявших в воде, купавшихся и отдыхавших, обращал на себя внимание черный сутулый человек с впавшей грудью, – видно, чувствовавший отвращение к воде, к обильному солнцу и ко всему этому блеску и радости, которые были разлиты вокруг, но пришедший сюда потому, что потянула его сюда женщина. Вот она. Его женщина. Вот она! Выше его ростом, толстая, ленивая, совершенно развращенная бездельем и образом жизни купленной самки. Но привлекательная, острая, грешная. Он до смешного оберегал ее, не отходя от нее ни на шаг, держа ее за руки, за плечи. Она, совершенно отупевшая от безделья и паразитизма, капризничала. Шла в воду – ежилась, фыркала, гримасничала, бросала кокетливые взгляды на мужчин, а он, раб, привязанный к этому телу, шел за ней, видимо, страдая от ревности, воды, но не доверяя ее ни воде, ни песку, ни солнцу, ни взглядам окружающих. Что это было? Страсть? Неуверенность в себе? В ней? Так или иначе, это было главным в нем, невидимому, не только в этот солнечный день, в этот праздник. Это было главным в нем продолжительное время, и это поражало своей убогостью и никчемностью – в этот светлый, радостный, праздничный день, в этом обилии людей, солнца, музыки!

Сошлась с парнем (недоучилась в школе, приехала одна в Москву, на работу не пошла). Через полгода парень бросил. Попала к товарищу. Через три, месяца от этого – еще к другому. Озлобилась, опустилась. Теория: все люди – мерзавцы. Стали выражать «сочувствие» знакомые, полузнакомые, и она оказалась уличной проституткой. Ходила по Страстной площади, по Тверской, по бульварам. О своем падении мало думала, как обычно об этом мало думают падающие люди. Обычно думают, как прожить день, два. А падение свое считают временным. Ну, конечно, это временно, все пройдет, изменится, что-то вообще произойдет. Но ничего не происходило. Ее покупали, платили. Ее узнали другие проститутки. Она ходила, как полагается, по определенным кварталам, не заходя в другие, чтобы не мешать коллегам. И вообще соблюдала все законы и традиции.

Однажды в ветреный осенний вечер выбежала на улицу, чтобы поесть в столовой и сейчас же вернуться домой, – этот вечер она думала быть дома. Оделась легко. Ее остановили – резко и неожиданно – два милиционера и предложили пойти в милицию. Это было так некстати, главное – так неожиданно! Один крепко взял ее за руку – о бегстве не могло быть и речи. Обычные слова, возмущение не действовали. Никак не действовали. «Я не одета – кричала она. – Я вышла из дому пообедать. Дайте мне взять пальто, дайте мне взять теплую кофточку!» Но ей ничего не дали взять. Она очутилась в милиции, в комнате, где уже было немало проституток, точно так же внезапно задержанных на улице. На следующий день всех отправили на вокзал, посадили в вагон и увезли. Не помогли крики, протесты. Некоторые плакали, ругались, другие были покорны, но и те и другие понимали, что им: ничто не поможет. Путешествовали несколько суток. На каких-то узловых станциях одних снимали и увозили в другие места. Оставшиеся продолжали продвигаться куда-то. Она с еще несколькими проститутками была доставлена в далекую окраинную автономную область. В дороге все исхудали, измучились. Питание было плохое, томила неизвестность, ошеломлял резкий перелом в жизни. Что будет? Что с ними сделают?..

Ничего с ними не сделали. Их привезли в новую, оживленную, трудовую местность. Здесь были бараки, небольшие дома, стройматериалы, котлованы, лес. Здесь можно было делать только одно: работать. Здесь было не до шуток. Никто не обратил внимания на приезд девушек. Вместе с ними приехало еще много народу. Через несколько часов они были определены на работы. С ними обращались просто и вежливо. Ей ввиду отсутствия квалификации попалось место уборщицы в столовой. Она в первый раз горячо и искренно заплакала, когда после работы отдохнула, почувствовала тепло, переоделась и получила честно заработанный ужин. Никто ни о чем ее не расспрашивал. Она чувствовала себя равной среди равных. Через несколько дней она потянулась к бумаге. Ей казалось, что нужно кому то писать в Москву, но когда она села писать, то оказалось, что в сущности ей писать некому. Она работала несколько неумело. Ей никто ничего не говорил, что надо работать лучше. Она достигла этого сама. Через месяц ее сделали подавальщицей. Она стала одеваться чище, изящней. Через несколько месяцев она почти забыла о Страстной площади, о хождении по бульварам, о знакомствах, о своей проституции. Это казалось неопределенным, далеким сном. Она начала громко говорить, весело смеяться. Многим нравился ее смех. Она посвежела, похорошела. Она нравилась многим, но никому не давала повода для ухаживаний. Дорожила покоем, работой, хорошим отношением. Шла жизнь, завязались знакомства, появились интересы. Ее полюбили в коллективе. Через год вышла замуж – за крупного работника, инженера, который приходил в столовую и долго к ней присматривался. На стройке несколько школ и курсов. Сейчас она жена одного из крупнейших работников и учится на общеобразовательных курсах. Ей двадцать три года. Она прилежна, добросовестно пишет в своих тетрадках, учится и читает. Она состоит также и в кружке по изучению английского языка. Иногда по вечерам забавляет мужа английским произношением. Ему что-то нравится в этом – как она мило суживает рот, морщит губы. Он просит ее повторить некоторые слова и фразы – она смущенно, смеясь и становясь еще более милой, повторяет… Довольно часто она бывает с мужем в клубе, на концертах, на банкетах. Она спокойна, улыбчива, сдержанно общительна, очень красиво танцует с мужем или его товарищами. Она мало думает о своем прошлом и почти никто не думает об этом из посторонних. Это никому не важно, абсолютно не важно и – по существу – не имеет никакого значения.