Николай Мординов - Беда

— Ой-ой-ой! — испуганно и жалобно закричала Катя.

— Что мы все стоим? Что мы все стоим? — бессмысленно повторяла Даша.

Тогойкин, не сознавая, что делает, как-то странно обнял Иванова и, повернув его на бок, сунул ему в рот два пальца. Все замерли и отвернулись. Иванов с силой выдохнул воздух и тяжело задышал.

Люди отпрянули было назад, но сразу придвинулись и склонились над ним. Тогойкин бережно повернул раненого и уложил его на спину. Полежав немного с закрытыми глазами, Иванов приоткрыл веки, осторожно подвигал головой, оглядел всех окружавших его и едва слышно проговорил:

— А летчики?

Не смея сообщить горестную правду, люди молча топтались на месте.

— Черняков? Тиховаров?.. — Иванов внимательно поглядел на каждого, помолчал, потом, с трудом переводя дыхание, тихо заговорил: — Понял… Понял, товарищи!.. Мужчины, подойдите…

Оба парня тотчас же склонились над ним.

— Где они?

— Тут… у самолета.

— Раскопайте снег. Поищите во что завернуть… Погодите, постойте, — задержал он парней, которые хотели тут же бежать. — Что осталось? Продукты… Медикаменты…

С каждой минутой голос Иванова набирал силу. Слова произносились более четко, более внятно, более громко.

Парни рассказали ему о запасах.

— Мало, мало всего, — проговорил Иванов. — Надо как можно экономнее… А бочонок с маслом не нашли?

— Нет… Масла не видели.

— Это же было мое масло! — забеспокоился Фокин.

— Неважно, чье оно было… Важно, что его нет, Эдуард Леонтьевич.

— Я ведь, кажется, был капитаном! — сказал Фокин расстроенным и рассерженным тоном. — Есть оно, наверно! Куда оно могло деваться?

— Нету, говорят, товарищ капитан… Да! Йод, марлю и все такое прочее надо сдать им, — Иванов взглядом указал в сторону девушек. — Костер чтобы горел постоянно, заготовьте дров… Эх, топора нет! Вася, у тебя рука? Это плохо!.. Из мужчин будто уцелел только ты, товарищ Тогойкин… так ведь твоя фамилия?.. А вот их надо, — голос Иванова дрогнул и перешел в шепот, — надо найти что-нибудь, завернуть…

— Ладно! — У Тогойкина стало тесно в груди, в горле застрял комок, но он справился с собой, нарочно покашлял и еще раз сказал: — Ладно!..

— Ну, пока всё, идите. Другие распоряжения будут даны позже.

Оба парня не видели, как улыбнулся Иванов, произнося слово «распоряжения».

Вскоре снег под их ногами захрустел где-то там, за самолетом. Потом все стихло. А через какое-то время послышался треск сухих веток.

— Руку зашибет, — сказала Даша и, выглянув наружу, громко крикнула: — Губин, ты с рукой поосторожнее!.. Ой! — испуганно вскрикнула она вдруг.

— Что там? — спросила Катя.

— Они, наверно, слишком близко от самолета положили их… — Иванов сразу догадался, что испугало Дашу.

— Прямо у самого самолета, — прошептала Даша, прильнув к подруге.

Слышался шорох и треск ломаемых сучьев. Видно, ребята тащили волоком по земле погибших летчиков, задевая при этом за кусты и деревья. На какое-то время все стихло, потом запылал огромный костер, и даже в самолете слышалось шипение тающего вокруг него снега.

— Молодцы! Молодцы парни! — Иванов свободно вздохнул и довольно энергично откашлялся. — А он как?

— Мало, очень мало проглотил, — ответила Катя. Она стояла на коленях перед Калмыковым и старалась напоить его с ложки.

С этой поры Иванов стал для всех другом и наставником. Едва ли кто-нибудь из всех этих людей, попавших в страшную беду, помнил о его чинах и званиях. Просто перед ними был смелый, честный, благородный человек, любое поручение которого выполнялось не только беспрекословно, но и с великой готовностью.

Бывают такие люди, которых природа не наделила ни физической силой, ни красотой, но те, кому приходится соприкасаться с ними, забывают об их внешности, потому что их внутреннее обаяние, их душевная красота и сила духа делают их прекрасными.

Таким человеком оказался Иван Васильевич Иванов.

Катя Соловьева, Даша Сенькина, Николай Тогойкин и Вася Губин, у которого была сломана «только» рука, Семен Коловоротов, у которого страшно распухло «только» колено, в меру своего умения и своих возможностей оказывали помощь тяжелораненым.

Капитан Фокин стонал и молил:

— Сначала меня, меня!..

Когда же его осторожно пошевелили, чтобы раздеть, он угрожающе вытянул обе руки вперед и поднял крик:

— Больно! Не подходите! Не желаю… Совсем не подходите!

Как только Фокин умолкал, люди снова склонялись над ним. Но крик тотчас возобновлялся, и все снова отшатывались от него.