Николай Мординов - Беда

— Что он говорит? — поинтересовался Иван.

— Он говорит, что слишком часто останавливаемся.

Старик зашептал на ухо Тогойкину:

— Это у вас главный, да? Тогда, сынок, ты потихоньку поговорил бы с ним. Может, он отпустит меня…

— Нет, что ты, друг! Мы же с тобой решили.

— Ну ладно, пусть будет так… Давайте котелки!

Скоро над огнем уже висело множество котелков со снегом.

— Пять минут плетемся, по часу стоим, — слышался негодующий голос Фокина.

— Тише едешь — дальше будешь, Эдуард Леонтьевич! — весело откликнулся Лука Лукич и с такой радостной улыбкой подбежал к Фокину, словно услыхал от него какую-то добрую новость.

Тогойкин пошел к Иванову и стал ему тихо рассказывать о том, как неправдоподобно легко, просто и быстро старик победил медведя. А у соседней нарты, где лежал и слабо стонал Калмыков, суетились Анна Алексеевна и обе девушки.

В колхоз «Рост» приехали к закату солнца. Заметив около здания клуба много народу, Тогойкин с опаской подумал: «Неужели они будут митинговать?» — и, соскочив с нарт, побежал к Тимофею Титову, стоявшему, опираясь на костыли, впереди толпы. Но его перехватил по пути откуда-то выскочивший Егор Джергеев и, заключив в свои объятия, кому-то крикнул:

— Роман Васильевич, вот он, славный сын нашего народа, товарищ Тогойкин!

Раздосадованный Тогойкин тщетно пытался высвободиться из цепких объятий. Из толпы послышался хриплый, простуженный голос:

— Джергеев, ты потише, пожалуйста! — Подошел секретарь райкома Маркин с заиндевевшими, жесткими усами.

— Ну, знакомьтесь, партия и комсомол… — Джергеев отпустил Тогойкина и нехотя отошел в сторону.

Узнав, что никакого митинга не будет, Тогойкин успокоился и, пока нарты гуськом въезжали во двор, коротко поговорил с Маркиным и Титовым.

Вчера, как только проводили людей на оленях в тайгу, прибыли товарищи из районного центра. Сразу же все пришло в движение, закипела работа. На большом озере под поселком расчистили площадку для самолета. Клуб тщательно вымыли, протерли стены, — там будет и гостиница и палаты для пострадавших. И кровати, и белье, и посуда — все есть, все достали. И даже людей выделили. Это, пожалуй, было труднее всего, никто не сидел сложа руки в ожидании такого чрезвычайного происшествия.

Лежачих с большой осторожностью переносили на носилках. Фокин застонал и заохал. Со всех сторон раздались встревоженные женские голоса: «Ой, милые, потише вы его, поосторожней!» Люди широко расступились перед носилками, на которых проплывал Фокин в открытые настежь двери клуба.

Вместе с районными работниками приехали молодой прихрамывающий хирург и медсестра. Анна Алексеевна подозвала сестру из своей больницы, она тоже была здесь вместе с фельдшером, — и расспросила, как там было без нее. Узнав, что ее хотят отослать домой отдохнуть, Анна Алексеевна не на шутку рассердилась и, отправив в больницу фельдшера, сама осталась с сестрой в клубе, ставшем сейчас самым ответственным отделением местной больницы.

После того как больные поступили под надзор медиков, Даша и Катя сразу оказались не у дел и почувствовали себя неловко и скованно. Им даже не захотелось идти в отведенную для них комнатушку. Но вскоре из райцентра сообщили, что из города вылетел самолет. И вот все, кто помоложе, пешком, а старик Коловоротов с безногим председателем, на санях, цепочкой потянулись к озеру встречать самолет. Навстречу им попался негодующий Егор Джергеев.

— П-панимаис, хоть бы в такие ответственные моменты они старались держаться, как подобает. П-панимаис! — Джергеев угрожающе ворочал глазами и почему-то одно слово произносил по-русски.

— Что случилось? — спросил Маркин в недоумении.

— П-панимаис! Люди дороже золота!.. — Голос Джергеева сорвался, и он решительными шагами направился к клубу.

Так никто и не узнал, чем был возмущен Егор Джергеев. И о нем тут же забыли.

Войдя во двор клуба, Джергеев довольно долго прохаживался между нартами, прикидывал на вес бочонок с маслом, развертывал на снегу и тщательно разглядывал ковры. Затем, еще за дверью сняв с головы свою мохнатую росомашью шапку, он проскользнул в здание клуба, закивал двум сестрам и с придыханием проговорил:

— Я прошу вас, извините меня, пожалуйста, дорогие и уважаемые товарищи… — Он заискивающе улыбался, оскалив неправдоподобно ровные и белые зубы.

Те молча уставились на него, не скрывая своего удивления. Тогда он обратился к сестре из местной больницы.