Семен Бабаевский - Листочки из тетради

— Довольно, слышишь!

Маша, сморкаясь в платок, вышла, тихо прикрыв дверь. Кирилл накрыл голову подушкой, хотел задремать, а в ушах отчетливо слышались то слова Маши, то голоса ораторов, то знакомый шум, который бывает только на бурных собраниях. До боли сжимая веки, Кирилл видел небольшой зал районной библиотеки, стол президиума, покрытый кумачом. И почему-то ярче всех был виден Рясинцев — инструктор райкома. Лицо у него постное, сухое. Говорил тихо. Раскрывал потертую тетрадь в коленкоровой обложке. Все знали, что в эту тетрадь Рясинцев заносит всякие факты, случаи, записывает даты. «Талмудист, — думал Кирилл, чувствуя щекой горячую подушку. — Другом верным прикидывался, а сам понапихал в тетрадку всякой ерунды, а теперь и выложил. Все записывал, приберегал до случая… Да, Маша права, слишком много у меня было друзей вроде этого Рясинцева. И то верно, что я кого-то обидел, кому-то не дал сесть себе на шею. Я это говорил и еще скажу. И редактора вызывал в кабинет, подсказывал, вмешивался… А как же иначе? И Лысаков против меня. Лучший мой председатель колхоза — обиделся. Но пусть Лысаков критикует, мы с ним частенько на работе сталкивались. Приходилось… Но Яресько, Яресько!.. Сколько ему помогал… и такое сказал… Са́мотный! Это же кличка. Подхватят, понесут по району… Да, надо все хладнокровно обдумать. Главное — не нервничать. Голосование — оно покажет. Это, брат, такой барометр нашей жизни… Маша говорит, что нельзя говорить «мой район». Но это же не в прямом смысле. Важно быть в списке для тайного голосования. А он готов — обсудим персонально каждого, подведем черту…»

Ворочался с боку на бок. Голова тяжелая, болел затылок. Видимо, следует не лежать, а пойти походить по воздуху. Встал, смочил одеколоном лицо, волосы, причесался перед зеркалом. И вдруг подумал: «Может быть. Маша знает, что оно такое — са́мотный…»

— Маша! Маша! — позвал он, приоткрыв дверь. — Тебе случаем не встречалось в литературе слово «са́мотный»?

— Тише, чего кричишь? — На лице у Маши следы слез. — Валерик пришел, я ему сказала, что ты спишь.

— Не спится мне, Маша, не лежится… Пойду.

Накинул на плечи пиджак, печально взглянул на жену и вышел из дома.

Конференция закрылась в полночь. Делегаты — кто пешком, кто на машине, кто оседлал коня или мотоцикл — разошлись и разъехались по домам. Опустела улица. Тускло светили фонари. В окнах ни огонька — тишина и ночной покой.

Домой направился и Кирилл. Шаг у него усталый, как у больного. Недалеко от дома остановился. Стоял и о чем-то думал, как бы силясь вспомнить, не забыл ли он чего там, в зале, где только что проходило тайное голосование. Председателем счетной комиссии был Тихон Михайличенко. Кирилл стоял среди улицы, вспоминал, как все произошло, и горькая улыбка тронула его губы. Оказывается, очень просто. Брали бюллетени, подходили к урнам. Потом Тихон Михайличенко поднялся на трибуну и сказал: «Все избраны, кроме товарища Дедюхина Кирилла Михайловича»… И все. В зале тишина, и Кириллу, сидевшему с опущенной головой, казалось, что весь зал смотрит на него. «Мог бы, конечно, не назвать «товарищ Дедюхин», — думал Кирилл, — а назвал… Значит, в душе у Михайличенка обиды нету… А что мне от этого? Легче?»

Поднял голову и долго смотрел на небо. Видел, как то там, то здесь, точно полыньи на огромном озере, появлялись в тучах просветы, и в них искристо горели звезды. Кирилл через силу улыбнулся — не то звездам, не то чему-то своему, горькому и обидному. «Жизнь, оказывается, остановок не знает, она и не таких, как я, оставляла позади и уходила, даже не оглянувшись. Куда же мне теперь? Что скажет Маша?»

И пошел не домой, а на берег Егорлыка. У обрыва — курган, наполовину срезанный водой. Поднялся на его вершину, ногой отыскал шершавый камень-известняк, сел. Река рядом, внизу. Вода чуть плещет, чмокает, целует размокшую глину. А там, за рекой, — степь, укрытая темнотой. На пойму наползал сизый туман…

Кирилл смотрел в туман, в манящую ночную даль. Хотел думать о чем-то другом к не мог. Мысли о том, что случилось с ним в эту ночь, наседали одна на другую. Он снова был в зале районной библиотеки, видел Тихона Михайличенко, слышал его голос. «Все, кроме товарища Дедюхина…» И за этими словами теперь слышались слова другие, будто Тихон Михайличенко говорил: «Кирилл Михайлович, ты нас оставь, уйди, мы и без тебя…» Но ему трудно было подняться и еще труднее уйти. Тогда все делегаты покинули зал…

Он понимал, что сидит на шершавом камне, но ему чудились чьи-то голоса: