Юрий Шевченко - Эворон

В общежитии сказали — новичкам повезло, что попали к Бузулуку. От прораба на стройке многое зависит. Поняли это новички, когда Степан Дмитриевич улетел на три дня в город, к семье. Заменявший Бузулука мастер участка, бойкий остроносый парнишка в японской куртке, по имени Вадим, присланный Соболевым, метался по площадке, балагурил с девчатами-подсобницами, весело гнал каменщиков с места на место. Не успели перегородку в подвале выложить, как Вадим приказал бросить ее и перейти на наружную кладку стен. Разметку же наверху никто, оказывается, не сделал. Пропал час. На следующий день наружная кладка отодвинулась «ввиду более важной текущей задачи» — устройства опалубки под фундаменты подстанции. Воронежские в столярном деле не сильны, не успели еще обучиться. А Вадим тычет в нос бумажкой: «Тут что написано? Ваша бригада комплексная. Должны уметь! Вот не закрою наряд…» Объяснять ему, что ли? Пошли. Конечно, опалубку потом не приняли, пришлось переделывать.

Вернулся Бузулук, и все стало на свои места. Бригада успокоилась, каждый понял, что ему надо делать. Начал Сережа приглядываться к Степану Дмитриевичу — мудрец! Как ему удается найти каждому работу на целых восемь часов? На городской стройке — другое дело. Но в Эвороне пока не найти полностью обеспеченную площадку. Тут леса нет, там раствора, гусеничные трактора тоже дефицит. Мотаются крановщики с места на место, вечно запаздывают. Связь с растворобетонным узлом не налажена. Однажды утром в управлении договорились — прибудет пять машин, они только к вечеру прибыли. А бетон уже не нужен: почва промерзла. Пока ее отогревали кострами, бетон схватился. Появился Соболев, начался скандал. Сколько расчетов и возможных ситуаций держит Бузулук в уме, чтобы утром несколько бригад спокойно приступали к делу?

Основной массив города по проекту разместится на холмах. Рядом с временным поселком оставлен нетронутым квадрат леса для будущего парка. К нему лыжным трамплином сбегает с ближайшей сопки асфальтированная магистраль. Проложена она по всем правилам — широкие тротуары по бокам, ограждения, столбы для светильников. Три пятиэтажных дома и эта дорога — вот и весь пока Лучистый, да еще — растущий комбинат у горизонта.

Вечером холмы пустеют, и вырубленное плато в тайге становится похожим на муравейник. Ребята в неверовской комнате наспех принаряжаются. Русаков захватывает баян, и все высыпают на улицу. В морозных сумерках, в тихом скрипе неторопливо бродят по утоптанному снегу парни и девчата. Выстроилась очередь к раскатанной ледяной дорожке. Из раскрытых форточек вырывается на воздух музыка радиол. У девушек высокие прически по названию «Бабетта» повязаны узорчатыми цыганскими платками. Парни в солдатских шинелях без погон трут уши. У бревенчатого кинотеатра — толпа. Семечной шелухой рассыпан в воздухе приглушенный говор.

Русаков тащит в клуб, где он благодаря баяну уже стал своим человеком. В туфлях на морозе долго не продержишься. Второй вариант — кино. Часов в десять ребята уже в общежитии: лежат в темноте, лениво перебрасываются сонными словами. Медленно гаснет свет в поселке. Вот уже растворилось на синем снегу последнее светлое пятно от окна.

И смыкается тайга над Эвороном. Вырывается из чащобы полуночный ветер, нехорошо воет у бревенчатых стен, летит поземка, взметается до самой луны. Сидит, согнувшись, на табурете у окна худой Бобриков, глядит на луну.

— Слышь, Толька, — окликает его Неверов. — Ложись, что ли, опять завтра на работу проспишь…

— А тебе что?

— Ну все-таки… Слышь, Толька, почему тебя гураном зовут?

Метет и метет поземка, с дальних сопок совсем не заметишь в такую ночь вырубку — крохотный белый островок в беспредельном государстве тайги.

Уехал Бобриков на стройку — чтоб от стыда подальше.

Он и сам хотел пешим порядком в путь пуститься, но еще места подходящего не подыскал, а тут случай такой — милиционер проездом в Эворон объявился. Про Эворон Толька по радио слыхал, да и гостевать в тех местах приходилось с рыболовецкой бригадой, по осеннему делу, когда пороги проходимы неделю-другую.

Милиционер Легостаев был новенький, стройно затянутый в ремни, не участковый — участкового он знал хорошо. Этого же Бобриков дотоле не встречал и потому испугался.

Село толькино разве что на карте называется селом. На самом деле Ольгохта — два десятка рубленых домов на курьих ножках, темных, кое-где тронутых зеленоватой прелью сваях. Стоят дома одной улицей в верховьях реки вдоль берега, а с тылу примыкают к селу топи, переходящие в низкорослую тайгу.