Виктор Степанов - Серп Земли. Баллада о вечном древе

Казалось, за сотни тысяч верст ему передалось людское возбуждение, и он, точно живое существо, старался, как только мог, оправдать это живое, устремленное к нему любопытство, восхищение и… жалость.

А что? Жалость! Ибо на исходе двухнедельного лунного дня, в канун такой же долгой лунной ночи, защемила тревога: как-то перенесет луноход дикий холод, который сразу же набросится на него, едва солнце скатится за край такого близкого горизонта? Для ночевки долго выбирали место — чтобы поровней, как будто это имело значение. Кто-то предложил завести луноход в кратер — там будет потише. Но тут же заботливому товарищу напомнили, что на Луне нет ветра…

И ночь подошла. И словно бы последние шаги сделал луноход. Пошевелился, замер, как бы закрываясь от холода солнечной батареей…

Две недели лунной ночи прошли в тягостном ожидании вестей от кого-то очень близкого, затерянного в неизвестности, попавшего в беду. А как обрадовался он первому отзыву машины — короткому, словно на кардиограмме, всплеску жизни! Луноход жил, снова двигался.

…Шофер-инструктор ждал на том же месте. «Вперед!»

Через минуту в черных его глазах мелькнул испуг — подававший было надежды ученик так затормозил на повороте, что правым колесом «Жигули» заехали на тротуар. Еще бы чуть-чуть, и не миновать…

— Вы что, с Луны свалились? — закричал шофер, вцепившись левой рукой в руль и что есть силы нажав на тормозную педаль.

— Честное слово, с Луны, — ответил незадачливый его ученик, виновато прикусив губу. Здесь было совсем другое ощущение пространства. И, силясь улыбнуться, он начал рассказывать, как водил луноход.

— Ладно заливать… — уже смягченнее, тоже улыбкой ответил шофер.

По крышам московских домов, стараясь не отставать, за ними катилась Луна…

Он подплыл к иллюминатору. В черном небе звезды горели ярко и бестрепетно, как лампочки на новогодней елке, когда в комнате погашен свет. Только здесь невозможно было представить гигантский размах невидимых разлапистых ветвей, на которых стеклянными бусами сиял, переливался Млечный Путь. Он оглянулся. Их маленькая игрушечная елочка стояла, вернее, висела, примагниченная чудодейством невесомости к шкафчику, макушкой вниз, самим своим нелепым положением демонстрируя относительность на космической станции пола и потолка. И, глядя на нее, неживую, слепленную из зеленых пластмассовых веточек, Георгий Гречко вспомнил, как встречал Новый год на Земле.

Собственно, память возвратила не какой-то конкретный, скажем прошлогодний, вечер и даже не лица и голоса самых дорогих и близких людей — все предновогодние вечера были похожи один на другой, — и в душе возродилось прежде всего знакомое ощущение, ощущение ожидания. Да, ожидания, нетерпеливо устремленного к заветному, так томительно долго приближавшемуся часу, как будто вся их квартира, весь дом подвигались все ближе и ближе к предельной черте, что должна была обозначиться слиянием двух невыносимо медлительных стрелок. С чем это можно сравнить? Не с приближением ли поезда к станции, которую ни в коем случае нельзя проспать, а надо обязательно увидеть, хотя проезжаешь в полночь.

Ну конечно же веселая, суетливая толкотня в коридоре вагона, нетерпеливое выглядывание в окна, поминутная сверка расписания, как будто от того, опоздает поезд или нет, встретишь ты город бодрствуя или спящим, зависит дальнейшая твоя судьба. Минута тянется тягостнее часа, и вот, вот наконец зарево вдалеке, огни все разгораются, как жаркие угли в кострище, раздуваемом ветром, все ближе и ближе огромный город с уже различимыми фонарями, светящимися сиренево-красными, желто-зелеными вензелями реклам; железный мост мелькнет за окнами, прогрохочет под колесами; далеко внизу на темно-маслянистой воде глаз успеет поймать бордовый колпачок бакена; в вагонные окна, полосато перемещаясь, ударят полосы света и замрут на дверях, на стоптанном половичке — приехали…

Всего несколько минут длится свидание с долгожданным городом, который стоит к тебе своим лицом, своим фасадом. На перроне почти безлюдье, только двое-трое вышедших из вокзала молчаливо и без любопытства, заспанно глазеют на ночной поезд. Скорее, скорее выйти, спрыгнуть с подножки, сделать хотя бы несколько шагов вдоль вагонов по умытому на ночь асфальту… Но проводница строга, как наседка, считающая цыплят; проскрежетала, захлопнулась дверь тамбура, и поплыл вправо назад миражно возникший в ночи город. И, уже лежа на поскрипывающей, качающейся из стороны в сторону полке, вдруг явственно увидишь с закрытыми глазами тех двоих-троих, стоящих под тусклым вокзальным фонарем, и с непонятно откуда взявшейся грустью подумаешь о том, что уже никогда не встретишь их, совершенно незнакомых, но почему-то очень дорогих тебе, вышедших из небытия и исчезнувших навсегда. А колеса снова будут железисто кромсать ночь…