Виктор Степанов - Серп Земли. Баллада о вечном древе

Он уже знал наперед, какая реакция последует на неуклюжую подначку, отпущенную по адресу внешне невозмутимого, но обладающего очень чувствительными «датчиками» Алексея Елисеева. Алексей проглотит шутку, не подав даже виду, но в зрачках спокойных светлых глаз, как свет, рожденный раньше звука, а потом и в небрежно произнесенной фразе тут же выплеснется ответ, который невольно заставит покраснеть опрометчивого острослова. Евгений Хрунов интеллигентно отмолчится, отойдет в сторонку. Таких шутка всегда застает врасплох: их мысли на иной волне. Другое дело Борис Волынов со своей богатырской статью — усмехнется и лишь поведет сильным плечом.

Такие детали замечал, разумеется, не только Владимир. Что-то трогательно-заботливое проглянуло в каждом из них, когда несколько суток подряд, репетируя полетные условия, они довольствовались космическим меню. Почему-то лишняя туба черносмородинового сока непременно оказывалась у Алексея — кто-то подсовывал свою, зная, что он любит сладкое. Борис Волынов — это тоже знали все — был неравнодушен к ржаным хлебцам…

Но то главное, ради чего подгонялись одна к другой «детали» механизма, состоящего из четырех человеческих душ, четырех характеров, ожидало их, конечно, на орбите. Любая частность должна была принять там характер общего. Тому трудному и опасному делу, что поручалось им на двухсотпятидесятикилометровой высоте, нужна была спокойная и мгновенная реакция Елисеева, вдумчивая обстоятельность Хрунова и расчетливая, вдохновенная напористость Волынова.

С Волыновым у них, правда, были отношения особые — их обоих назначили командирами кораблей. За несколько дней перед стартом их и разместили в одной комнате. И любой, даже пустячный разговор неизменно трансформировался в обсуждение предстоящего полета. Даже засыпая, один из них вдруг озаренно спохватывался и будил другого: «Послушай, не спишь?.. А что, если закрутку сделать пораньше?» Дремавший мозг схватывал эту фразу мгновенно, как будто дневной разговор не прерывался, и, включив настольные лампы, раскрыв бортовые журналы на нужной, сразу угаданной странице, они снова и снова прослеживали, прощупывали каждую пядь орбиты.

Последний предстартовый вечер — Владимир должен был стартовать первым, а через двое суток к нему присоединялся на орбите Борис с Алексеем и Евгением — тянулся тягостно. Оставив на столе уже, кажется, вызубренные до каждой страницы бортовые журналы, они спустились в холл, начали было партию в бильярд, но, разогнав по столу шары, поняли, что игра не сулит развлечения. Сейчас Борис влепит в лузу вот эти два боковых, потом от борта дуплетом в правый угол этот… А он, Владимир, возьмет вот эти два шара, на которые Борис даже не обратил внимания. Через пятнадцать — двадцать минут, не признаваясь в ничейном результате, они будут гонять по зеленому суконному полю два последних шара. Они, не сговариваясь, поставили кии в сторонку и вернулись в комнату.

Но Борис тут же нажал на клавишу приемника, оборвав старую, удивительно соответствующую настроению песню.

Неписаная этика, воспитанная в каждом за годы службы в летных полках, не позволяла дать волю эмоциям. «А ведь мы и вправду поднадоели друг другу, — подумал Владимир. — Эти месяцы тренировок в одном и том же пространстве, с одними и теми же кнопками, с повторением одних и тех же команд, даже движений, которые позволял и которые диктовал нам корабль». И еще он подумал о том, что однообразие жизни, так сблизившее их, легко могло бы обратиться в свою противоположность, во взаимное отталкивание. Быть может, именно сейчас наступал критический момент.

Пожелав друг другу спокойной ночи, они уснули почти одновременно и проснулись вместе — ровно в пять часов, не дав зазвенеть будильнику.

В оконное стекло царапался морозный степной ветер. Владимир представил, как стынет на этом леденящем сквозняке ракета, и ему захотелось скорее туда, в кабину, ожидающую его человеческого тепла.

Через час, облаченный во все зимнее — в меховую куртку, шапку и унты, — он прощался возле автобуса с Борисом, Алексеем и Евгением, которые, не обращая внимания на врачей, топтались-перетаптывались на снегу, потирая на морозце уши. Чтобы, не дай бог, не простудились, им не разрешили ехать на космодром, и Владимир тоже торопил расставание, поглядывая на часы и держась за автобусную дверцу.