Владимир Глушаков - Цветение калины

Наконец Вадим Бонифатович отбросил от себя шариковую ручку, которая предусмотрительно была соединена тоненькой цепочкой с нагрудным карманом его пиджака, — крюком встал над столом и, настороженно глянув на Сергея, попробовал выпрямиться — удалось. Тотчас улыбнулся, и в комнате сразу будто прибавилось света.

Который день наблюдая, как этот мученик пера долго и сосредоточенно изливает на скользкую мелованную бумагу благие вести о том, что, к примеру, «…в соревновании за право первыми подписать рапорт ЦК ВЛКСМ… за минувший квартал токари инструментального цеха обогнали токарей механического-3», вслушивается в мелодию похрустывания собственных суставов, пораженных ревматизмом, Сергей невольно представлял, что вот однажды редактор не разогнется — оглушительно стрельнет от перегрузки один из суставов, и тогда не своим голосом вскрикнет человек, и дальше произойдет нечто ужасное — все забегают, сдвинутся с места вросшие в паркет массивные столы, зазвенят на все лады кофеварки, чашки и ложки, которыми в рабочее время здесь научились пользоваться бесшумно, взлетит пыль с бумаг, появится начальство и жизнь в отделе потечет по иному руслу…

Еще Сергею сдается, что, в очередной раз разогнувшись от стола, Вадим Бонифатович словно упирается головой в тот самый искусственный потолок, который он создал для себя сам же за годы существования в этом отделе. Лучше, конечно, если он тут же предложит Сергею выслушать и оценить его очередную передачу, с которой ой завтра — один раз в неделю — выйдет в заводской эфир. Сергею в этом случае не придется опять притворяться, что он внимательно слушает словесную стряпню Вадима Бонифатовича, а также лгать после прослушивания, что информации вполне приличные. После чего Вадим Бонифатович, заметно разволновавшись, резко и заносчиво выскажется по адресу заводской газеты, редактор которой — презренная личность! — «не заплатил ему ни одного цента», хотя ушел Вадим Бонифатович из многотиражки, разумеется, вовсе-то и не по этой причине. Сбив малость пыл, а может, еще потому, что Сергей будет сочувственно помалкивать, Вадим Бонифатович великодушно бросит ему на стол исписанный ровным каллиграфическим почерком лист: «Пользуйтесь, пока еще что-то могу…», и Сергей, вздохнув, пробежит глазами информации уже только затем, чтобы не вступать со своим коллегой в откровенный конфликт.

Вадим Бонифатович, между тем, закурит и, пока Сергей нарочно подолгу задерживает взгляд на каждой фразе, длинными шагами будет мерить комнату и высказывать туманные соображения по модным журнальным публикациям, которые на устах у читающей публики с изощренными вкусами. Тут он обнаружит хотя и не глубокие, но весьма пространные познания в современном литературном процессе, что, бесспорно, возвеличит его в глазах слушателя, недавно приехавшего из деревни и вообще только вступающего в самостоятельную жизнь; почувствовав себя солиднее, Вадим Бонифатович разволнуется не на шутку, незаметно воодушевится и выскажет сокровенную мысль о том, что давно пора бы перейти в солидную газету, пока на этой черной неблагодарной поденщине не заработал горб…

Сергей машинально кивнет, хотя подумает вот о чем: ну отчего порой вот так нелепо складываются человеческие судьбы?..

Нет, на сегодня, кажется, обошлось. Вернулась с обеда лаборантка Галя, в присутствии которой Вадим Бонифатович считает ниже своего достоинства пускаться в какие бы то ни было откровения.

В обязанности лаборантки, кроме возни с папками и технической документацией, входило ежедневное посещение красного уголка в прессовом корпусе, где установлен кинопроектор «Украина» для прокручивания в послеобеденное время технических фильмов. Желающих, как правило, палкой не загнать на просмотр этих фильмов — куда, выходит, приятнее скоротать свободные минуты за партией в шашки или домино, а то просто — за разговорами. Зарядив аппарат пленкой, Галя просиживала в пустом зале положенные сорок минут и, не дождавшись зрителей, слегка сконфуженная и растерянная, возвращалась в отдел. Иногда, собравшись с духом, шла прямо в кабинет начальника. Василевич сочувственно выслушивал, исподволь оглядывая ее с ног до головы, и когда Гале становилось неловко от этого настырного, ощупывающего взгляда и она невольно принималась поправлять то прическу, то кофточку на груди, Василевич чуточку смущенно отводил глаза в сторону, говорил тихим проникновенным голосом: