Иван Торопов - Избранное

Ты только, Дина, не думай, что я хвастаюсь. Просто я решил штурмовать крепость знаний со всех возможных сторон, или, если по-военному, — со всех фронтов.

Главные фронты: философия, политэкономия, биология, астрономия, политика, литературоведение. Я думаю, на этих основных опорах держатся человеческие знания и мыслящий разум. Поэтому я уже начал выписывать себе наиболее важные книги по этим отраслям, хочу создать свою библиотеку.

К примеру, я только что с упоением прочитал книгу Тимирязева — «Земледелие и физиология растений». До чего же здорово! Это же гимн растениям, зеленому цвету и солнечному лучу. И ведь до чего ясной стала мне вся эта мудрая механика зеленой жизни природы! Просто удивительно, как я мог жить без этого понимания. Или вот прочитал я у Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Так ясно освещен весь долгий путь человечества, как на ладони выложен… Потом эту линию знаний я закрепил трудом Ленина «Государство и революция», и все понятно мне, я как-то даже самого себя значительнее почувствовал…

А по части литературной критики я читаю Белинского. Три толстенных тома достал, купил в военторге. Ну — человек, ну — личность! До чего же здорово пишет! Слова — как горячие угли: жгут, волнуют, будоражат душу, хотя и писано сто с лишним лет назад… Сразу на литературу смотришь иными глазами, зорче. Больше начинаешь думать об обществе и человеческой природе… Нет, слов моих бедных не хватает, чтоб выразить, как поразил меня Белинский!

Так что, милая моя Диана, скучать мне совершенно некогда, если не считать тоски по тебе. Иногда, не очень часто, во всей своей красе и нежности ты являешься ко мне ночью, ласкаешь меня, горячо шепчешь о любви, целуешь, целуешь… Ах, если бы наяву, Дина!

Ты, пожалуйста, не думай, моя Диана, что я становлюсь этаким жалким книжным червем. Вовсе нет! Я по-прежнему здоров и силен. Еще в учебном я ставил перед собой задачу достичь кое-каких рубежей, и достиг. Например, штангу выталкиваю весом 85 кг, жим — 65 кг. На турнике тоже будь здоров кручусь. Каждое утро встаю на пятнадцать минут раньше общего подъема, устраиваю себе хороший бег и только после этого делаю физзарядку вместе со всеми.

Немножко штудирую немецкий язык, а то прямо стыдно бывает: жить на немецкой земле и ни бельмеса не знать по-ихнему…

Посылаю тебе новое фото, тут я уже с лычками и с прической. Чтобы ты больше не пугалась, как в Сыктывкаре, когда увидела меня лысым…

Если у меня все хорошо пойдет по службе, может, и отпуск дадут. Вот было бы здорово! Я теперь часто мысленно представляю себе встречу с тобой. Но об этом лучше молчать. Чтоб не сглазить.

Желаю тебе отлично закончить свое училище.

До свидания, моя милая Дина-Диана!

Быть старшим над себе подобными всегда сложно, вот и теперь командирская ноша показалась мне наиболее трудной. Бывалый и тертый народ собрался в моем экипаже…

Скажем, построят роту, сделают перекличку. Кого-то не хватает. Чаще всего — «старичков». Хорошо, если старшина построил людей в столовую, он может и махнуть рукой: догонят. Хуже, когда присутствует ротный. В этих случаях, при перекличке, мое сердце заранее начинает зудеть… Одного нет. Кого? Я, высунув голову, разглядываю левый фланг. Опять нет в хвосте моего разбойника.

— Воробьев здесь? — знающе спрашивает ротный.

Нет Воробьева!

— Ну — анархия! Бог послал мне в наказание, — шипит Стукачев, яростно поводя шеей. — Мелехин, иди ищи своего подчиненного, а мы тут все постоим — подождем.

Делать нечего, иду на поиски.

— Да он в кустах пиликает! — подсказывает кто-то вдогонку.

Найдешь Воробья-разбойника в кустах, ругаешься, а ему хоть бы что — лыбится, прикинувшись дурачком. Весь строй шипит на него — надоело ждать, а ему трын-трава. Уж и наказывали его, и ругали, по-свойски уговаривали — бесполезно, не действует!

Задумает свое, и хоть трава не расти… Дадут команду — направо-налево, — а он стоит себе, вроде бы и не слышит, вроде бы и не касается его… Секунд через пять спохватится, повернется нехотя.

В жизни не встречал людей до такой степени отрешенных, с такой самозабвенностью уходящих в свои думы, как Воробьев. Идешь с ним рядом, спросишь чего-нито, а он молчит. Ты уж начинаешь кипеть в ожидании, а он наконец выдавит: «Ты, кажется, чего-то спросил?» Словом — посторонние раздражители проникали в его скорлупу с величайшим трудом… А уж упрямец — не приведи господь! Если что втемяшится, то Воробей-разбойник всеми способами будет тянуть свое. Не зря сказал Гайдуков в первый день знакомства про странное смешение скифско-сарматско-русской крови… Всего-то росту от горшка два вершка, но упрямства на полк хватило бы, если всем поровну распределить. Диву даешься, как это целыми часами можно сидеть и нуднейше пиликать на аккордеоне. Пилит и пилит! Всем, кто поневоле слышит, уже, как говорится, осточертело, а ему дела мало. Прогонят с одного места — другое ищет, более укромное, тащит на спине огромный аккордеон, чуть ли не с себя ростом…