Лев Канторович - Рассказы (1939-1941 годы)

Жако тихонько вышел из комнаты и осто­рожно прикрыл дверь.

Прошло несколько месяцев. Жако казалось, будто никогда в его жизни не было ничего, кроме войны и матросского отряда. Матросов посылали туда, где было тяжелее всего, и мат­росы шли. Красное знамя несли матросы.

״Отряд имени Коммунистического Интерна­ционала״ было написано на знамени.

Отряд шел целый день по размытому дождем шоссе. Когда стемнело, Авдеев, огромного роста матрос, командир отряда, скомандовал привал. Отошли чуть в сторону от шоссе и расположились прямо на мокрой, холодной земле. Дождь шел не переставая.

Матросы, заворачиваясь в бушлаты, поджи­мали под себя промокшие ноги, жались друг к другу, чтобы хоть немного согреться.

Жако лежал рядом с комиссаром. Авдеев, расставив караулы, тоже подошел к ним.

— Которые голодные, — серьезным басом сказал он, — которые голодные, напоминаю: ремни можно подтянуть потуже. Очень помо­гает.

Матросы засмеялись.

Засыпая, Жако думал о том, что смеялись матросы всегда, когда хоть какой-нибудь был к этому повод. Голод, война и смерть шли вместе с отрядом. Но ни стоны раненых, ни мучения умирающих товарищей, ни бешен­ство атак противника — ничто не могло поме­шать матросам смеяться.

Один раз Жако попробовал заговорить об этом с Авдеевым.

Авдеев долго не мог понять, о чем спра­шивает Жако, потом, помолчав и улыбаясь в бороду, он ответил:

— Ты молодой еще, Матросик. Ты злобен смолоду. А ты в корень смотри. Царского флота не знал ты? И ״армии его величества״ не знал? Нет? А люди знали. Хорошо знали — зубами, спиной, горбами своими знали. Теперь, смотри, знают они наш отряд, нашу армию, нашу Красную армию. Теперь, смотри, идут в бой люди с песней и смехом. Отчего это? Отчего людям хочется смеяться? Неужели не понимаешь, Матросик?

Жако вспомнил этот разговор засыпая.

Проснулся Жако, дрожа от холода. Руки и ноги закоченели. Зубы стучали.

Комиссар тихо разговаривал с Авдеевым. Они лежали рядом, тесно прижавшись друг к другу. Жако прислушался.

— Вы понимаете, — говорил взволнованно хрипловатым голосом комиссар, — понимаете, товарищ Авдеев, форма должна быть совсем новой, совеем особенной. Не дворцы средне­вековья, не греческие храмы, не американские небоскребы, нет, нет... Свет, мудрость, огром­ная мудрость, равновесие, легкость... понимае­те? Да?

Авдеев невнятно ответил что-то не совсем определенное.

— Кончим воевать,— говорил комиссар,—кон­чим войну, если не убьют только, обязательно займусь архитектурой. Мечтаю, товарищ Ав­деев, все время мечтаю о ней. Это такое ис­кусство, такое искусство! Учиться много при­дется. Знать, понимаете ли, нужно сколько.

И строить... строить.

Дождь усиливался.

Небо слегка посветлело.

Рассвет, бледный и нерешительный, вставал над мокрой землей.

— Поднимаем людей, товарищ комиссар,— тихо сказал Авдеев.

— Да, да, конечно,— комиссар встал и, зябко . кутаясь в мокрое пальто, пошел к шоссе.

Прекрасно вооруженные отборные офицерские части штурмовали высоту. Матросы и крас­ногвардейцы удерживали удар. Исход боев за вы­соту решал судьбу наступления, судьбу Питера.

Израненные, голодные, плохо вооруженные красногвардейцы едва держались. Не хватало патронов, не хватало людей.

Отряд Авдеева на грузовиках спешил на выручку. Шоссе было разворочено, грузовики еле ползли.

К вечеру все-таки добрались к месту боя. Матросы соскакивали с грузовиков и быстро строились. На загнанной лошади подскакал ве­стовой. Голова его была замотана окровавлен­ной тряпкой. Пот стекал вместе с кровью по грязному его лицу. Губы запеклись.

— Подмога?—прохрипел он чуть слышно.— Неужели подмога, товарищи?

И, повернув лошадь, поскакал обратно.

— Ну, марш,— крикнул Авдеев и пошел впе­ред. Комиссар шел рядом с ним.

Матросы шли быстро, почти бегом. Грохот залпов слышался все ближе и ближе. Шоссе пошло круто в гору. Люди стали задыхаться, некоторые отстали. Авдеев обернулся.— Веселее!— крикнул он. Снаряд пролетел над отрядом и ударил в нескольких саженях от последних рядов.

— Веселее!

— Ногу держите!— кричал Авдеев.

Тогда, обгоняя передних матросов, к нему подбежал Жако.

— Надо музыку...—сказал он.— Легче идти будет...

— Какую, к чорту, музыку?

— Оркестр...— Жако обернулся к отряду и приложил руки ко рту:

— Тра-та-та-та, тра-та!..— пропела труба, по­том горохом рассыпалась дробь барабана и за­гремел цирковой марш. Матросы со смехом приняли ногу.