Авенир Крашенинников - Поющий омуток [Рассказы и повесть]

И начиналась грунтовая дорога, по которой только в сенокос на тормозе или на подхвате ковыляла телега, то круто вползая в гору, то скользя в лощину, то плескаясь в болотине. По бокам смыкались колючие ельники, кустарники волчьего лыка, осинники, на взгорье — липовое чернолесье. В пору цветения оно покрывалось медовыми сотами.

На одном из тягунов в гору — древние ели с пластинчатыми, как панцирь черепахи, стволами в два обхвата, высота — шапка валится. Дальше в лес — бурелом, на лежащих вповалку деревьях, на сухостое — дымчатые, шафранные, табачные, чернью по серебру — разнообразные мхи… Мох не может жить, если хоть чуточку загрязнится воздух, и уходит из лесу первым. Но здесь полный набор мхов.

Сразу за луговинкой в речку с горы сбегает ручеишко, перечерчивает дорогу, спрыгивает в выбоину, на дне которой неугомонно суетятся песчинки. Путь ручеишки с горы обозначен бархатной лентой мха. Там, где ручеишко выныривает из горы, пышно расцветает сибирский пион — целебный и прекрасный марьин корень. Может, потому, если в начале пути зачерпнешь водицы из выбоины, — на ногах точно крылья вырастают, глаза начинают видеть узор на спине букашки и шрамы на стволе столетней ели, уши слышат движение соков в корнях травы и ропот речки на перекате…

Я давно не ходил на Базу и никак не думал, что второй попутный ключик станет для меня любимым местом отдыха и раздумий. И вот увидел кем-то слаженную скамью, струю из желоба, в которой играла маленькая пушистая радуга, и долго не мог оторваться, пуститься дальше. Но дома ждали меня с хлебом, чаем и другими необходимыми товарами.

По дороге была встреча с третьим родником. Он позвякивал монистами в папоротниках на обрыве к речке и так надежно прятался, что подобраться невозможно. Оставалось только слушать и дышать прохладой, которая держится здесь в самый знойный день. Стоит с боковой тележной колеи протянуть ладони, они сразу ощутят ветерок родника.

Еще через километр ожидает путника чаша, расписанная по краям незабудками. Посередине чаши булькает колпачок ключа-зыбунца. Он как бы приподымается на цыпочки, чтобы заглянуть через незабудки: а что там дальше делается? — и тут же приседает оробело. Вокруг колпачка мечутся хвоинки, листочки, на карусели этой катаются какие-то козявки, муравьи. Да козявкам не до игры зыбунца, и не карусель это, а попытка спастись.

А дальше — крутой берег подпора, дымящий трубами завод на другом берегу водохранилища, белый теплоходик бежит поперек большеводья к Базе. Люди, приехавшие на нем, идут по песчаному берегу, тащат сумки, рюкзаки…

Бабоньки в платьях и сарафанах, в оранжевых рабочих жилетках ждут скорого открытия пекарни.

Из пекарни доносится такой запах, что на время забываешь о настоях лесного разнотравья. Хлеб здесь продают высокий, пышный, ноздреватый. Нажмешь румяную с глянцем корочку — она подастся и тут же воспрянет. Его пекут две морщинистые женщины с прозрачными глазами на обожженных до кирпичного цвета лицах. Хлеб замешивают на ключевой воде, румянят на березовых дровах. Ровные поленницы, точно сугробы вешнего снега, окружают пекарню.

Женщины-хлебопеки с вечера берут воду на ключе. На околице Базы ломится он через железную трубу, туманит и огружает ведра. Подставишь ладонь лодочкой, почувствуешь упругую тяжесть струи и свободно подумаешь, какой же ты счастливый человек, если можешь еще и еще раз глотнуть родниковой воды.

Когда тебе четырнадцать, когда ноги твои длинны и глянцевиты от загара, когда до конца каникул еще целых два месяца, и ты гостишь в деревне у родной своей бабушки, и солнце утром роскошно выкатывается из-за дальних лесов, и на угорышке можно набрать букет спелой пахучей земляники, разве подумаешь ты, что с полудня подует северо-запад, наволочет пепельно-серое ненастье и мокрый ветер уныло захлюпает по лужам. И придется сидеть в избе, прислушиваясь к этому хлюпанью, и читать не захочется, и какие-то неопределенные думы будут задевать, тревожить душу…

Но у Иришки было пока утро. Проснулась она и живехонько спрыгнула с кровати. Это дома, в городе, она, бывало, нежилась в постели, то впадая в дрему, то медленно высвобождаясь из нее, лениво вспоминая книжку, дочитанную вчера за полночь, или очередную серию польского детектива, которую смотрела по телику, или разговоры с подружками. У отца и мамы уже, наверное, на работе был обед, а Иришка все лежала себе, то потираясь ухом о плечо, то заложив под затылок скрещенные руки, выставив острые локти. День впереди был длинным, и всякие девчоночьи дела, пусть и очень важные, можно было запросто переделать.