Александр Миронов - Только море вокруг

Взрыв ахнул под носом судна, под полубаком, с которого только-только успели сбежать на палубу, предупрежденные помполитом комендоры. Будто чудовищная стена грохочущего огня обрушилась на Маркевича, сбила с ног и придавила к деревянному настилу мостика. Преодолевая тяжесть ее, он заставил себя подняться сначала на четвереньки, а потом и во весь рост. В ушах стоял неумолкающий звон, перед глазами расплывались разноцветные, очень яркие круги, по щекам за воротник кителя текло что-то липкое, теплое. Но и не слыша, почти не видя ничего, Алексей понял, что ему удалось успеть.

Медленно-медленно возвращалась к нему способность понимать происходящее вокруг. Как сквозь туман Маркевич увидел транспорт с десантниками под охраной тральщиков, уходящий прежним курсом, увидел «большие охотники», бомбящие море, и наконец, нос своего судна, по самый полубак погрузившийся в воду. Кто-то взбежал на мостик, тронул капитана за плечо и голосом Носикова прокричал в кровоточащее ухо:

— Шлюпки спущены! Грузить людей?

Маркевич отрицательно покачал головой:

— Проверьте переборки в носовых трюмах.

— Первый залит, переборка второго пока выдерживает напор, — чуть отчетливее услышал он. — Вода прибывает медленно.

— Добро́ — Алексей кивнул и опять взялся за ручку телеграфа. — Прямо руль…

Он свистнул в переговорную трубу, прижался к ней ухом и еле-еле расслышал голос почему-то не Симакова, а Закимовского:

— Машина!

— Можете дать ход?

— Есть ход!

И Маркевич перевел ручку телеграфа на «полный назад».

Высоко задрав корму, так, что гребной винт наполовину высунулся из воды, «Коммунар» медленно двинулся кормой вперед по направлению к берегу. Он был похож в эту минуту на тяжелораненого, истекающего кровью бойца, из последних сил бредущего к рубежу, который ему приказано занять во что бы то ни стало. Несколько прояснившимися глазами Алексей видел, как вокруг уже распахнутого первого трюма мечутся, суетятся матросы и с ними Арсентьев, и по встревоженным жестам их догадался, что вода в трюме продолжает прибывать. «Выдержит ли водонепроницаемая переборка? — скорее с сомнением, чем с тревогой, подумал он. — Пластырь все равно не подвести. Надо выбрасываться на берег…»

Надо что-то делать, предпринять то единственное, от чего зависит спасение торпедированного корабля и оставшихся в живых людей. Надо! Это неотвратимое «надо» окончательно вернуло капитану силы. Если переборка не выдержит напора, вода хлынет во второй трюм и «Коммунар» пойдет на дно. В этом случае жертв не избежать…

— Переборка прогибается, — тревожно напомнил Ефим Борисович. — Грузить людей?

— Рано! — упрямо покачал Маркевич головой. — Судовые документы?

— В шлюпке.

— Раненые есть?

— Трое.

— Тоже в шлюпку… Постой, Ефим! В случае чего… примешь командование. Теперь иди…

Большие охотники, наконец, прекратили бомбежку моря, — то ли добили подводную лодку, то ли успела она уйти, сейчас все равно не узнать. Они примчались к «Коммунару» и шли теперь рядом с ним, прикрывая пароход со стороны моря, как верные стражи или как почетны эскорт. С палуб их что-то кричали военные моряки, но Алексей не различал слов. Все силы, вся воля его были сосредоточены на одной мысли: успеть добраться до мелкого места. И только когда киль корабля скребанул по подводным камням так, что вздрогнули мачты, он дернул ручку машинного телеграфа на «стоп!» и обессилено провел ладонью по лицу, стирая холодный пот.

Вызвал машинное отделение:

— Матвеич?

— Я!

— Как там у вас?

— Порядок…

— Позови Симакова.

Закимовский замялся, ответил как-то странно:

— Нету его… А что?

— Кто в кочегарке?

— Иглин. Один пар держит, всех остальных выгнал наверх. — И тише — или это лишь так показалось: — Врача бы…

Маркевич не не понял его, повернулся к трапу, — сойти на палубу, где опять громко и возбужденно звучат голоса моряков. Но бросив взгляд на море, увидел справа по борту, далеко на горизонте, черный силуэт какого-то корабля, навстречу к которому уже помчался один из «больших охотников».

«Наш, — подумал Алексей, — тоже в Печенгу. Попросим, чтобы с собой захватил».

Он спустился на палубу, к людям, и вздрогнул, увидев что-то прикрытое трюмным брезентом. Догадываясь, что под ним, медленно подошел, поднял край брезента и невольно отшатнулся перед очень спокойным, очень бледным лицом боцмана Яблокова. Глаза у Дмитрия были крепко закрыты, сочные губы сжаты упрямо и непримиримо, между бровей залегла озабоченная морщинка, будто и мертвый он продолжал беспокоиться о своем немалом палубном хозяйстве, от которого и в мирных-то рейсах кругом идет голова. Рядом с боцманом как бы прильнул к нему молоденький матрос, только накануне этого рейса принятый на судно…